Дом Торло был пронизан лучами такого горячего гостеприимства, что, казалось, на столе в избытке всякой снеди, а пиршеству нет конца. Довольно было чашки не очень горячего чая и половины бутерброда, чтобы самозабвенно предаваться веселому обжорству. Стакан дешевого портвейна в этом доме не мог сравниться с целым ящиком марочного вина в любом другом месте. В атмосфере всеобщего праздника утрачивало всякое значение, что ты ешь, разные там кексы, эль, да все это казалось сущими пустяками. У Торло собирались вечерами по субботам и воскресеньям — «заглядывали на огонек», как принято было говорить, и если вы впервые оказались в этом доме, то, наверное, подумали бы, что попали на рождество, Новый год, день рождения или свадьбу. Несколько человек беседовали в холле, кто-то закусывал в столовой, дамы болтали в большой спальне, а в гостиной толпилась куча народу. Никогда больше не приходилось мне видеть такой комнаты, как эта гостиная. Довольно тесная, она, похоже, могла вместить бесконечное число гостей. То, что гостиная бывала битком набита, вовсе не означало, что никто больше не мог в нее втиснуться (всем всегда находилось место), — просто трудно было вообразить нечто подобное. Лица присутствовавших обыкновенно воспринимались на трех уровнях, поскольку одни гости стояли, другие сидели на стульях, а большинство располагалось прямо на полу. Мой приятель Гарольд, свято убежденный в том, что музыка доставляет тем больше наслаждения, чем громче она звучит, не жалея сил, колотил по клавишам рояля, а вокруг стоял ужасный гвалт, щеки гостей пылали, и все были несказанно счастливы.
Всюду, где бы ни поселились Торло, вокруг них сразу же возникала атмосфера радушия. Помню, как-то летом они сняли небольшой коттедж — на краю заболоченной пустоши, и вот солнечным утром в субботу или в воскресенье, проделав немалый путь пешком, я наконец добрался до них. Еще издали я услышал громкие голоса и смех. Коттедж был битком набит гостями, и все они ели, пили, передавали друг другу тарелки, кто-то заваривал чай, кто-то ставил чайники на огонь, кого-то отправляли за водой, а кого-то за молоком. Все объясняли друг другу, как это им вздумалось заглянуть к Торло, и каждого нового гостя встречали оглушительным хором приветствий. (Я смутно припоминаю, что и дядя Джордж был там, хотя, возможно, меня вводит в заблуждение неосознанное желание литератора нарисовать этакую идиллическую картину.) Думаю, поселись Торло в чумном бараке на каком-нибудь богом забытом болоте, все равно к ним набилась бы толпа хохочущих гостей. Дело не просто в том, что им нравилось собирать вокруг себя людей, — эта страсть есть у многих, но, побывав раз в подобных домах, забываешь о них навсегда. Весь секрет в том, что Торло излучали такое добросердечие и жизнерадостность, что гость сразу же чувствовал себя как дома. В их обществе немыслимо было держаться чопорно, надменно или скованно, и каждую случайную встречу они превращали в радостное семейное торжество. Если вас просили спеть, вы без лишних уговоров вставали и пели. Помню, я, нимало не стесняясь, до хрипоты распевал комические песенки, и по сей день, наверное, разные люди в самых далеких уголках вспоминают обо мне как о подававшем надежды певце, будущем Генри Литтоне — «помните, приятель Гарольда, который исполнял комические песенки». Люди, некогда вместе со мной бывавшие у Торло, в самых неожиданных местах останавливали меня и, держа за пуговицу, спрашивали, не разучил ли я новые комические песенки, а стоило мне открыть рот, как они тут же покатывались со смеху.
