— Товарищ старшина, наши отходят! Басмачи прорвались к дороге, часть их залегла у самого кочевья.
— Где командир?
— Не знаю.
Из темноты стали показываться одиночные фигуры бойцов. Кто-то проволочил по земле пулемет. Из группы подходивших послышались стоны.
— Пропали мы! Разве их осилишь? — услышал я чей-то надорванный голос. — Как саранча!
Говоривший застонал и прилег на песок. Это был раненый. Люди все проходили мимо, спеша укрыться за каменные гряды. «Еще немного — и паника охватит их», — подумал я и громко крикнул:
— Стой!
И эти растерявшиеся люди, послушные привычке к воинской дисциплине, остановились.
— Смирно-о!! — снова скомандовал я.
И все мгновенно смолкло. Даже раненый перестал стонать.
— Где командир, товарищи?
Столпившиеся вокруг меня люди расступились.
— Где командир? — уже тревожней повторил я.
Люди потупились.
— Убит, — глухо произнес кто-то из-за спины стоящих.
— А труп? — спросил я, весь холодея.
Смерть командира в такой момент, когда басмачи окружили нас, была началом конца. И я снова громко повторил:
— А где труп нашего командира?
Все молчали, опустив головы. И хотя было темно, по я видел и чувствовал, как стыд и отчаяние охватила молчавших людей.
— Позор!! Вы не красноармейцы! В вас не течет кровь туркменского народа! Вы не туркмены! Вы — трусы! Вы оставили тело вашего командира басмачам!
Сгрудившиеся возле меня, усталые, растерянные люди повернули назад и ринулись вниз, к кочевью, туда, где, вероятно, уже находились басмачи.
И вдруг, тяжело дыша и останавливаясь, показалась чья-то странная фигура. В темноте я не мог понять, что это было такое. Что-то неясное, тяжелое и медленное поднималось к нам на бугры, но то, что это был человек, было ясно по тяжелому прерывистому дыханию.
Сбегавшие вниз люди остановились около него. И тут при свете озарившей нас луны я узнал нашего кочевника. Он тяжело дышал, почти шатаясь от усталости и тяжелой ноши. Пройдя мимо расступившихся людей, он молча положил на песок безжизненное тело.
Я нагнулся над убитым. Это был командир. Две пули пронзили его: одна пробила грудь, другая — плечо. Черная запекшаяся кровь уже не сочилась, и только гимнастерка была залита ею.
Я вздохнул и поднялся с колен. Люди молчали. Здесь было все, что осталось от нашего боевого эскадрона.
— Командир, — услышал я голос кочевника, — там, внизу, осталось трое раненых. Басмачи еще не вошли в кочевье. Надо их унести сюда.
Через минуту двенадцать красноармейцев и вызвавшийся идти с ними наш странный спутник исчезли в темноте.
