Я кладу руку Кронину на плечо, поначалу мягко, но все сильнее сжимая, пока он продолжает трястись и вертеться. Ничего существенного это не приносит, и я склоняюсь над ним и жестко шлепаю его по щеке тыльной стороной ладони. Он резко открывает глаза и на секунду в них горит какой-то опасный свет, но быстро сменяется смутным узнаванием. Он садится и смотрит прямо на меня, в колеблющемся свете его глаза косят.
— Святой Люций говорил с жителями Белушидара, и велика была молва их восхищения, — произносит он с теплой улыбкой на тонких губах, но его глаза быстро становятся затравленными.
— Думаю, это значит — спасибо, — говорю я Франксу, вставая, пока Кронин укладывается обратно на одеяло, еще раз осматривая окружение перед тем, как закрыть глаза. Я стою там еще пару минут, пока дыхание Кронина снова не становится глубоким и спокойным, означая, что он опять действительно заснул или слишком хорошо притворился, чтобы я больше не беспокоился.
"Какого черта Грин позволил себя убить?", несчастно спрашиваю я сам себя, устало возвращаясь обратно к себе в зону отдыха. Я как-нибудь обойдусь без обязанностей няньки за этой толпой преступников с дерьмом вместо мозгов. В "Последнем шансе" и так достаточно сложно выжить, чтобы еще беспокоится о ком-то другом. Я полагаю, что мне просто нужно забить на это, пусть сами о себе заботятся. Черт, если уж и это они не могут сделать, то заслужили смерти.
ЧЕРЕЗ несколько дней после происшествия с Кронином, мы присаживаемся перекусить в центре камеры, разложив на полу перед собой тарелки с протеиновыми шариками. Нам приходится цеплять их руками; нам не дают никаких столовых приборов, чтобы мы не могли заточить и использовать как своего рода ножи. Вот такое вот отношение действительно ломает людей — они даже не верят тебе, что ты будешь ими есть, а не кинешься резать другим глотки. Пища для нас тоже измельчается. Я точно знаю, что они привезли на борт сотни рогатых с полей вокруг Избавления, но разве мы видим хоть какое-то парное мясо? Никогда. Нет, все та же коричневая, наполовину жидкая жижа, которую ты запихиваешь себе в рот пальцами, ощущая, как она ужасно скользит по пищеводу, напоминая по консистенции остывшую блевотину. Через некоторое время ты к ней привыкаешь, тебе приходится. Ты просто впихиваешь ее в себя, глотаешь и надеешься, что не сильно подавишься. У нее даже нет никакого вкуса, кроме солоноватой воды, с которой она смешана. Она холодная и склизкая, и не единожды я ощущал острое желание швырнуть это дерьмо в лицо охраннику, но меня просто отпинают, и я останусь голодным. При полном отсутствии гастрономического восторга, она, конечно же, наполняет твое брюхо и позволяет жить дальше, что от нее и требуется.
