— Курите,— разрешил Ерохимов и сел против меня. Я предложил ему табак и бумагу, он закурил и не уверенно произнес:
— Это симбирский табак?
— Из Донской области,— ответил я кратко и, не обращая на него внимания, начал разбираться в бумагах на столе.
Наступила томительная тишина... Наконец Ерохимов тихо спросил:
— Что бы вы сказали, товарищ Гашек, если бы я был председателем Чрезвычайки ?
— Мог бы вас лишь поздравить,— ответил я.— Не хотите ли еще закурить?
Он закурил и продолжал как-то печально:
— А что, если я и в самом деле им являюсь, товарищ Гашек? Если Революционный Военный Совет Восточного фронта действительно назначил меня председателем Чрезвычайки?
Он встал и многозначительно добавил:
— И если вы теперь в моих руках?!
— Прежде всего,— ответил я спокойно,— покажите мне ваш мандат.
— Наплевать на мандаты! — воскликнул Ерохимов.— Я и без мандата могу вас арестовать!
Я улыбнулся.
— Сядьте-ка спокойно, товарищ Ерохимов. Сейчас принесут самовар, и мы с вами побеседуем о том, как назначаются председатели Чрезвычайки.
— А вам тут нечего делать!— повернулся я к провожатым Ерохимова.— Давайте-ка отсюда! Скажите им, товарищ Ерохимов, чтобы моментально исчезли.
Ерохимов смущенно улыбнулся.
— Идите, голубчики, и скажите тем, снаружи, чтобы тоже шли по домам.
Когда все вышли и был внесен самовар, я сказал Ерохимову:
— Видите ли, если бы у вас был мандат, тогда вы могли бы меня и арестовать, и расстрелять, и вообще сделать со мною все, что, по вашему мнению, вы должны были совершать в качестве председателя Чрезвычайки...
— Я этот мандат получу,— тихо отозвался Ерохимов.— Обязательно получу, мой милый.
Я вынул из кармана злосчастную телеграмму Ерохимова и показал ему ее.
— Как она к вам попала? — воскликнул потрясенный Ерохимов.— Ее уже давно должны были отправить!
— Дело в том, дорогой друг,— ответил я ласково,— что все военные телеграммы должны быть подписаны командующим фронтом. Поэтому мне и принесли телеграмму на подпись. Если желаете и настаиваете на своем, я могу ее подписать. Можете даже сами отнести ее на телеграф, чтобы убедиться, что я вас не боюсь.
Ерохимов взял свою телеграмму, разорвал ее и начал всхлипывать:
— Душенька, голубчик, я ведь просто так! Прости, друг ты мой единственный!
И мы почти до двух часов ночи распивали чай. Он остался у меня ночевать. Спали на одной постели.
Утром мы опять попили чаю, и я дал ему на дорогу четверть фунта хорошего табаку.
