— А он что, — спрашиваем, — особых кровей, племенной?
— Нет. Обыкновенный, наш, расейский… Но я его ни на какого японского не променяю! До войны на нём землю в колхозе пахали. Я с ним с первых дней войны… Вместе отступали, вместе до Берлина дошли… Он слово моё понимает, собачкой за мной ходит. Служил Орлик верой и правдой, а теперь награда ему вышла за это: сами на родину укатили, а его на чужой стороне покинули. За то лишь, что по нашему недогляду плечи ему хомутом натёрло…
— Так поговорите со своим старшиной. Он погрузкой ведает.
Ефрейтор только безнадёжно махнул рукой:
— Сухарь это, а не человек! Для него конь что свой, что чужой — в одной цене! Лишь бы поздоровше был…
Старшина заметил непорядок и направился к ефрейтору.
— Соколов, что вы тут нюни распустили? Постыдились бы хоть моряков!
— А нас ему стыдиться нечего, товарищ гвардии старшина, — говорю я. — Мы товарища вполне понимаем и сочувствуем его горю. Да и конёк, по нашему понятию, того не заслуживает, чтобы его на чужбине бросать.
— А приказы, по вашему понятию, выполнять нужно? — вскипел старшина.
— Приказ, — говорю, — дело святое. Но и в самом точном приказе такого случая не предусмотришь.
— Я солдат и привык все приказы выполнять от буквы до буквы. Советую и вам это делать… Соколов, уведите коня.
Тяжело вздохнул артиллерист, опустил голову и повёл Орлика на берег. Не на поводу повёл, а так просто. Сам пошёл, и конь за ним как привязанный.
И сразу погрузка разладилась. Упало у людей настроение, приумолкли все: ни улыбки, ни шутки.
Ефрейтор привязал коня, погладил его больной рукой по шее и, не оглядываясь, поплёлся на баржу.
А Орлик так и рванулся за ним, затанцевал на привязи, голос подаёт. Непонятно ему, видать, было, почему всех лошадей грузят, а его в стороне держат. Но, как только завели на палубу последнюю пару и приготовились поднять трап, он рванулся изо всех сил, и не успели мы глазом моргнуть — Орлик снова был на барже. Как это на всех подействовало! Люди точно ожили, обступили коня со всех сторон, кто гладит, кто сахар на ладони подаёт, и все посматривают на старшину. Показалось мне, что и старшина не так уж сурово смотрит на виновника суматохи, что в его суровых глазах под нависшими бровями промелькнула тёплая искра…
Подошёл я к нему и спросил:
— Так, может, оставим коня? Больно охота ему на родную землицу переправиться.
Сначала он как будто даже не понял, о чём я говорю, а потом буркнул:
— Я не привык отменять приказания начальства… Уведите.
