* * *
Уникальность эта особенно резко бросается в глаза на фоне вскипающих повсюду на Западе, даже в США, не говоря уже о Европе, массовых протестных движений, которые идут под лозунгами требований социальной справедливости и неприятия нарастающего в мире разрыва между бедностью одних и богатством других. Именно такие плакаты можно было видеть в Бельгии, Франции, Испании, Греции 29 февраля, в общеевропейский День Гнева, когда на улицы вышли сотни и сотни тысяч людей. Именно такие лозунги звучали в феврале в Мадриде и Барселоне, а в начале марта в Риме и Милане на огромных демонстрациях протеста против попыток упростить процедуру увольнения наёмных работников — т. е. против того, что не столь давно у нас называлось (а в Европе и теперь называется) наступлением на права трудящихся. И повсюду на этих демонстрациях активно присутствовал красный цвет, который только злонамеренно или же пребывая в постперестроечном умопомрачении можно, как это делается сегодня, пожалуй, в одной лишь России, считать неким реликтом «семидесятилетнего лихолетья», как, сожалению, назвал всю величественную и трагическую советскую эпоху покойный патриарх Алексий II. Реликтом, дорогим, как выразилась одна из участниц телепрограммы «Исторический процесс» (18 января 2012 г.), лишь для «людей малообразованных, малообеспеченных» — подразумевается, видимо, что это одно и то же. Именно потому, не погружаясь в дебри символологии, считаю необходимым всё же напомнить, что история этого благородного цвета много древнее, а значения его неисчерпаемы и возвышенны. Это — цвет жизненной, в основном, воинской энергии (индийский «раджас») и мученичества, цвет королевских и великокняжеских орифламм и одновременно цвет народных восстаний, страстно устремлённых к преодолению общественной несправедливости, почитаемой тяжким грехом против божественных установлений. Того, что так прозорливо сумел разглядеть Н. Гумилёв в самых сокровенных чаяниях русской души: «Русь бредит Богом, красным пламенем, \ Где видно ангелов сквозь дым…» Наконец, цвет победы над смертью — Воскресения.
Те, кто вышел на улицы и площади российских городов после 4 декабря 2011 года, предпочли белую ленточку, и это, конечно, их право; однако нельзя не заметить, что выбранный цвет уже сам по себе являл резкий контраст с цветом параллельно разворачивающихся европейских протестных демонстраций. И если бы ещё контраст бы только цветовым — но ведь это не так. Не берусь судить о мотивах тех, кто остановил свой выбор именно на белом цвете, и можно ли говорить в данном случае о попытках провести сознательные аналогии с белым движением. Но если они и были, то их никак нельзя признать удачными, скорее уж можно было бы говорить о профанации этой, столь же неотъемлемо нашей, как и красная, части отечественной истории. Ни жертвенного мужества, ни возвышенного, пусть и обречённого служения идеалу Святой Руси, составлявших духовное ядро белого движения, «болотники» отнюдь не обнаружили. Я ни в коем случае не соглашаюсь с теми, кто толковал выбранный ими цвет как символ сознательной капитуляции или как цвет савана, заготовленного ими для России (звучало и такое). Но реально он действительно стал, на мой взгляд, символом неспособности — если только не отсутствия желания — наполнить движение подлинно широким дыханием. Что невозможно было сделать, не отозвавшись на боли и беды миллионов людей, а этого-то как раз и не произошло. Но в таком случае отлив массовой энергии от него становился неизбежным, и не думаю, что делу поможет, как то советует, например, глава Центра политических технологий Игорь Бунин, обращение к «карнавальной форме», «флешмобам», «концертам».
