- Если бы я попал в такое положение, я хотел бы вести себя так же.
- Струсил бы, - шутливо ввернул кто-то из однокурсников.
- Нет!
Разумеется, это был обычный разговор обычных советских учащихся на рядовом уроке литературы. Значительным он становится лишь потому, что мы слышим его как бы из будущего, когда каждая мелочь биографии Гагарина приобретает особый смысл. И еще хорошо то, что этот эпизод воскрешает наши собственные чувства в том же возрасте.
Хотела бы я знать, кто не спорил, прочитав «Что делать?», о резкой, мрачноватой, волнующе-привлекательной фигуре Рахметова?
Юрий остановил Нину Васильевну в коридоре.
- Целую ночь проспорил в общежитии из-за Рахметова. Вот бестолочи! Говорят, что нечего ему было спать на гвоздях; героизм, мол, не в этом.
- А что отвечал ты?
- Дело не в гвоздях, а в испытании. Революционер должен знать, на что он способен, где граница его сил. Проверить это можно по-разному. В том числе и так, как Рахметов.
- Чем же кончился ваш спор?
- Я их убедил. Уже под утро.
Кроме литературы, Нина Васильевна вела уроки по грамматике русского языка. У Юры Гагарина тетради были чистенькие, аккуратные, а почерк скорее девичий (с годами он менялся). Но был случай, когда домашнее задание оказалось хоть и выполненным, но неряшливо, с кляксами, ошибками.
- Ребята, разве это похоже на тетрадь Юры Гагарина? - спросила она, поднимая листок со злосчастными деепричастиями.
Гагарин молчал. Опустил глаза - и ни слова в оправдание.
На перемене ученики догнали Рузанову в коридоре.
- Вы знаете, почему так получилось у Гагарина? Он вчера поздно вернулся с тренировки, а во всем общежитии выключили свет, заниматься было нельзя. Юрка проснулся на рассвете и готовил уроки наспех.
(Я подумала: в самом деле! Если это был зимний день, то ведь рассвет наступает так поздно, а в восемь часов в техникуме уже завтрак. Времени просто не оказалось.)
К следующему уроку Юрий подал тетрадку с двумя упражнениями: тем, которое было задано на сегодня, и с прежним, на деепричастия, переписанным заново.
- Больше этого не повторится, Нина Васильевна, - сказал.
И действительно, не повторилось.
- Был ли он фантазером? - переспрашивает она меня. И некоторое время находится в затруднении. - То есть мечтателем? Конечно, у него была мечта стать летчиком. «Я хочу летать», - говорил он мне не раз.
Я знаю, что человеческая память не самое надежное свидетельство. Иногда нам кажется, что было так, потому что именно это наиболее логично для того, что случается позже.
