Юрий Алексеевич всегда отличался тактичностью и выдержкой. Наверняка он виду не подал, что его постигло некоторое разочарование. Он только посадил на банкете поближе к себе старых друзей, которые кричали ему через стол: «А помнишь?!»
Он освободил стул для Надежды Антоновны Бренько, повторяя жене: «Валя, это ведь та самая Надежда Антоновна».
И старая учительница до сих пор помнит под своими пальцами его мягкие волосы, когда их три затылка нагнулись и сблизились...
Надежда Антоновна как-то мне сказала:
- У меня мало было своего отдельного счастья. Мое счастье начиналось, когда я входила в класс.
Учительство всегда представлялось ей высшим жизненным назначением.
Когда несмышленым ребенком вместе с матерью-вдовой, беженкой из-под Гродно, она попала в астраханское село на широком волжском рукаве Ахтубе и началась жизнь нищая и неправдоподобно унизительная - ведь за пару башмаков, чтоб зимой пойти в школу, десятилетняя девочка целый день гоняла по кругу лошадей, двигавших водяной ворот, поливное колесо, - о, какой удивительно возвышенной и прекрасной представлялась ей жизнь сельской учительницы; той самой, что из жалости однажды зазвала ее к себе и умыла!
Ночью она тихонько молилась про себя: «Сделай меня учительницей, и больше я ни о чем не попрошу!»
Я думаю, что судьба не так уж плохо обошлась с человеком, если все-таки исполнила его детские мечты.
Как быстро меняются города! И какими непостоянными оказываются камни! Люди еще молоды, полны сил, а дома, словно прошло целое столетие, надстроены, перестроены, перекрашены.
Индустриальный техникум из трехэтажного кирпичного здания губернского толка превратился в серую глыбу модерной пятиэтажки. Шершавые пупырчатые его бока похожи на наждак.
- Вот тут, - говорят мне, - была стена, а здесь раздевалка. И колонны круглые.
Такое ощущение, будто стены резиновые: они сжимаются и растягиваются. Я пытаюсь увидеть коридоры и лестницы чужими глазами.
Там, где сейчас библиотека - по коридору, налево, первая дверь направо, - был раньше класс, где на последней парте сидел Гагарин.
За несколько месяцев до полета старшим лейтенантом он приехал в Саратов и пришел сюда. Его встретил поначалу кто-то чужой: «Вам чего, товарищ старший лейтенант?» - «Я хочу посидеть за своей партой».
Но тотчас стали попадаться и знакомые. Константин Павлович Турецков, мастер фрезерного дела, сухопарый, уже с обильной проседью, хлопнул по плечу. «Кто же ты, Юрий, теперь?» - «Летчик-испытатель». - «А зачем такую трудную и беспокойную профессию выбрал?» Улыбнулся: «Так другие ведь могут? И я могу».
