Что за дивное дело — возить добрую воду хлеборобам!
Едешь под горячим солнцем, под палючим ветром, сидишь на передке, а за твоей спиной играет, плещется, хлюпает, холодит и дышит, как живое существо, добрая вода в бочке.
И нет лучшей музыки в раскаленной степи, чем журчание прохладной, доброй воды, наливаемой из бочки в разнокалиберную посуду!
Уверен, что и Зине нравилось возить добрую воду. Встречали нас везде приветливо, ее угощали хлебом или чем-либо сладким, ласкали, жалели. Жила и работала теперь Зина спокойно, ночевала у нас дома, я готовил ей пойло, запаривал овес, купал после работы, чистил щеткой и суконкой — честно выполнял наказы ветфельдшера. И куда лучше стала выглядеть старая лошадь — поправилась, повеселела.
Леонтий Павлович время от времени спрашивал у меня:
— Ну, как работается с Зиной?
— Хорошо работается! На ять! — отвечал я с удовольствием.
— А может, дать тебе другую какую лошадь, получше? — шутил он.
— Не надо, дядя Лева! Зина — самая лучшая лошадь!
— Ну да? А чудит она?
— Ну, чудит, так что же? Она хорошо чудит.
— Как это так — хорошо чудит? — заводил он меня. — А ну-ка, расскажи.
И я с упоением рассказывал ему о Зининых проделках-чудинках. Вот недавно, например, еду на ней верхом через выгон после вечернего купания в ерике, а тут тропинку перебегает крупный еж. Зина, фыркнув, остановилась и, повернув голову, на меня поглядела. А я возьми и скажи ей:
— Это ежик, не бойся! Давай посмотрим, куда он побежал.
И она пошла, к моему удивлению, следом за ежом. Тот свернулся клубком, пугаясь. Лошадь неспешно подошла ближе к нему и осторожно стала трогать его ногой, потом перевернула на спину, подышала на него шумно. Еж дернулся, пытаясь достать ее морду иглами. Зина вздрогнула и опять посмотрела на меня вопрошающе. Я засмеялся и сказал ей:
— Ладно, Зинуля, поехали, пусть ежик бежит по своим делам.
Она послушно повернулась и вышла снова на тропинку.
Чем больше я работал с Зиной, тем лучше узнавал ее и все больше поражался ее уму, сообразительности и богатству характера. Многое в ее поведении оставалось, да и теперь остается, таинственным, необъяснимым.
Хорошо помню такой случай. Работал я тогда ездовым с Максимом Григорашенко, душевным человеком, понимавшим и жалевшим животных. Как-то поутру мы вместе пришли на бригадный двор. Лошади стояли под камышовым навесом у яслей. Я еще издали ласково обратился к Зине:
— Здравствуй, Зинуля!
Она отозвалась негромким трогательным ржанием: так обычно отзывается кобылица на голос своего жеребенка.
