Я так и сказал Леонтию Павловичу. Видимо, это была последняя попытка отказаться от Зины.
— Она, наверно, больная… Вишь, какая тощая!.. И ноги какие… И хромает…
Но по тону моему и взгляду определил дядя, что я уже начал жалеть старую лошадь.
— Нервные — всегда тощие, — раздумчиво произнес он, поглядывая на Зину. — Ничего не поделаешь, надо бы ее привести в порядок, причепурить. Она еще послужит колхозу. Знаешь что, Енька, своди ты Зину на речку, отмочи ее хорошенько, чтоб вся эта кожура на ней размякла, да с мылом и щеткой искупай ее!.. А потом покажи нашему коновалу Федору Попову. Знаешь, где он живет?
Я знал: жил он в соседнем хуторе Верочкином. Знал хорошо и самого ветфельдшера Попова. Отец дружил с ним. В составе одного донского полка воевали они, потом вместе партизанили, сражались с белогвардейцами.
— Осмотрит он, — продолжал Леонтий Павлович, — лекарства нужного даст, посоветует тебе, что сделать, чтоб она на поправку пошла. А потом в кузню своди, там ей копыта подстругают, подкуют. Поухаживай за ней — она почувствует в тебе заботливого хозяина и зауважает, будет за тобой ходить следом, как собака, и слушаться будет. Все понял? Все сделаешь?
— Все понял, все сделаю, дядя Лева, — ответил я степенно, уже ощущая на себе груз забот о пожилой больной лошади.
— Даю тебе на это три дня, а потом решим, что будете с Зиной делать. Подыщем работу вам по силам.
— Ладно, — сказал я и повел Зину со двора.
— Ты бы напоил ее, Енька, — посоветовал он.
В водопойном корыте у колодца с журавлем вода была мутной, в ней плавал мусор.
— Я напою Зину дома, доброй водой, — ответил я.
— Ну-ну, как знаешь, — с удовлетворением заметил дядя.
Каким только насмешкам мы с Зиной не подвергались, идя через хутор ко мне домой! И старый и малый цеплялись к нам, словно репейники:
— Эй, Енька, куда Зину волокешь? На живодерню в Каялу? (До станции Каяла — двенадцать километров).
— Бурлучок (Бурлуки — наше родовое прозвище), ты зачем эту одру в Кирсонию привел, взбесится она, всех перекусает!
— Он ее вместо собаки во двор на цепь привяжет!
— На курятник веди сельсоветскую коняку, Енька. Туда ей дорога так или иначе — курам на корм!
Я шел молча, пригорбленно, злым волчонком поглядывая на насмешников, и Зина брела за мной понуро.
— Ну, пара — Семен и Одара! Ха-ха-ха!
Был я худой, высокий для своего возраста мальчишка, с большими ступнями, и старая лошадь была высокая, худая, мосластая. Какое-то сходство обнаружилось между нами, и меня это злило очень.
