Я приветствовал сего юношу как мог любезнее, хотя и был несколько смущён, не имея времени собраться с мыслями. Этот мнимый брат Терезы являл собой мой живой портрет с несущественным различием в оттенке кожи, которая у него была немного светлее. Я сразу понял, что вижу собственного сына, в чём и заключался обещанный Терезой сюрприз. Она пожелала доставить себе удовольствие видеть меня поражённым и восхищённым одновременно, поскольку нимало не сомневалась, что сердце моё будет живейшим образом тронуто появлением сего неоценимого свидетельства нашей любви. До тех пор я оставался в полнейшем неведении о его существовании, и ни в одном из писем не сообщала она про свою беременность. По зрелом размышлении я заключил, что не следовало бы устраивать нашу встречу на глазах у посторонних, поскольку каждый мог с несомненностью видеть очевидное. Все присутствовавшие переводили взгляд с меня на лицо мнимого брата и снова на меня. Признавая его моим сыном, они с неизбежностью должны были бы заключить, что я был любовником терезиной матери, поскольку он считался ее братом. Кроме того, в те лета, кои ей можно было дать по внешности и кои она приписывала себе, казалось невозможным представить его её сыном. Равно невероятной была и мысль, что я отец Терезы, ибо вряд ли выглядел много старше её.
Мой сын говорил на безупречном неаполитанском диалекте, который не лишён своей прелести, но итальянский язык тоже был прекрасно знаком ему, и, разговаривая на оном, он, к вящему моему удовольствию, выказал вкус, рассудительность и остроумие. Хотя и воспитанный в Неаполе, он получил некоторое образование и отличался изысканными манерами.
Мать усадила его за столом между собой и мною. “Предмет его страсти, — сказала она мне, — это музыка. Когда вы услышите, как он играет на клавесине, то сможете оценить, сколь он искуснее меня, хотя между нами разница всего в восемь лет”.
Такова была её способность выходить с естественностью и тонкостью из затруднительных положений, что вообще свойственно одним лишь женщинам.
Я встал от стола настолько очарованный своим сыном, что не мог удержаться и с величайшей нежностью расцеловал его. Засим я пригласил всё общество обедать ко мне на следующий день.
Аббат Гама просил меня быть у него к завтраку, поскольку он умирал от желания поговорить со мною наедине. “С величайшим удовольствием приму вас у себя, господин аббат”, — был мой ответ ему.
Когда все гости разошлись, дон Чезарино, так звали мнимого брата моей Терезы, пригласил меня отправиться с ним на прогулку. Я ответил, поцеловав его, что моя карета в его распоряжении и он может ехать со своим шурином, ибо в этот день мне не хотелось бы разлучаться с его сестрой. Палези был вполне удовлетворён сим предложением, и они уехали.
