Первый раз их тряхнуло в десять часов утра.
По-видимому, Зодчий Мира знал о предстоящей катастрофе, просто обязан был знать, иначе события развивались бы безальтернативно, но вида Агасфер не показал, не намекнул даже о будущих подземных толчках, тех или иных баллах по Рихтеру.
Они сидели вдвоем на гагаринской половине, едва вернувшись в палату после завтрака, и только принялись рассуждать о догадке Эмпедокла, связанной с существованием еще более дробных величин сравнительно с известными стихиями, как вошла Марина Поликанина, милая такая и душевная сестричка милосердия, она принесла лекарство на после-завтрака, на после-обеда и на после-ужина.
Лекарство было разложено ею же в стеклянных пузыречках, и Марина поставила их на письменный стол.
— Спасибо, Марина, — поблагодарил девушку хозяин палаты.
— А вам, Колпаков, я уже все отнесла, — сообщила она, обращаясь к Агасферу.
Тот привстал и элегантно склонил голову. Получилось сие у него весьма изящно.
«Ну и джентльмен, — восхитился писатель. — Прямо-таки лорд, а не директор пионерского лагеря…»
Марина с некоторым удивлением посмотрела на мнимого Колпакова и вышла.
— Хорошая девушка, — сказал сочинитель. — Вот бы такую сманить на работу в фирму…
— А где ваше «вроде»? Неисправимый вы оптимист! Сами же повторяете: кадры решают всё… А все невзгоды ваши от кадровых просчетов.
— Вы, к сожалению, правы, — согласился Станислав Гагарин. — Но я буду…
Он хотел произнести слово «стараться», но сделать этого не успел.
Кресло, в котором сидел сочинитель, вдруг взлетело выше журнального столика, с треском опустилось на пол, затем стремительно двинулось к больничной спецкойке на колесах, а сама койка с лязгом поехала к противоположной стене.
Кресло не успело столкнуться с кроватью, перед летящим в кресле писателем выросла стена, его подтолкнуло с сидения и бросило головой о стену.
Удар был сильным. Станислава Гагарина изрядно оглушило, но сознания писатель не потерял, хотя и закрыл глаза и того, что происходило в палате, не видел, оказавшись на время в некоем шоке.
«Мировой вопрос есть попеременная экспансия то одного, то другого, — высветилась в сознании писателя фраза из книги Семушкина об Эмпедокле, над которой он работал накануне, книга лежала у левой его руки, когда Станислав Гагарин писал роман, и сейчас, наверное, валялась где-нибудь на полу, вместе с литературными бумагами. — То побеждает верх с его онтологическим знаком жизни и д о б р а, и тогда направление космического процесса осуществляется как восхождение, рост или «путь вверх». То, напротив, одолевает низ, с его онтологическим знаком з л а и смерти…»
