Письма господину де Помпонну о процессе Фуке | страница 5

Сегодня, в пятницу, двадцать первого, господина Фуке допрашивали о воске и сахаре.[18] Он раздражался некоторыми замечаниями, находя их смешными. Он слишком много об этом говорил, отвечал высокомерно и неприятно. Это ему несвойственно, и он исправится, но терпение и в самом деле тает: мне кажется, что я вела бы себя точно так же.

Я была в св. Марии, где видела вашу тетушку, которая, мне показалось, повредилась на религии; месса ее перевозбудила. Ваша уважаемая сестра мне показалась очень милой, с прекрасными глазами и вдохновенным лицом. Бедное дитя лишилось чувств этим утром; ей очень нездоровится. Тетушка по-прежнему очень добра к ней. Господин епископ дал ей что-то вроде тайного благословения, которое согрело ей сердце: именно это заставило ее подписать этот чертов формуляр: я с ними не говорила, ни с одной, ни с другой: господин епископ это запретил. Но вот любопытная картинка; наши сестры из св. Марии сказали мне: «Наконец можно восхвалить Бога! Бог затронул сердце этого бедного ребенка: она вступила на путь повиновения и спасения.» Оттуда я отправилась в Пор-Руайяль: там я обнаружила некоего старого отшельника,[19] хорошо знакомого вам, который при встрече сказал мне: «Итак! эта бедная глупышка подписалась; короче говоря, Бог ее отверг, она решилась.» Я же боюсь умереть от смеха, сравнивая эти предвзятые мнения. Вот мир в своем естестве. Я полагаю, что золотая середина всегда предпочтительнее.

Я нисколько не покривлю душой, сказав, что чрезвычайно обязана вам за то, что занята написанием этих писем. Вы полагаете, наша переписка не утешает меня? Уверяю вас, это не так, для меня не меньшее удовольствие занимать вас рассказами, чем вам — читать мои письма. Все чувства, которые вызывают у вас мои рассказы, — очень естественны. Надежда странным образом не оставляет и поддерживает нас.

Я обедала в св. Марии на улице Сен Антуан два дня назад. Матушка настоятельница подробно мне рассказала о четырех визитах, которые Puis[20] нанес в течение трех месяцев, что меня бесконечно удивило. Он сообщил ей, что блаж. Епископ Женевский дал ему особое благословение во время болезни, которой он страдал этим летом, так что он в долгу перед святым; он просил, чтобы весь монастырь помолился за него, и отстегнул за это тысячу экю. Потом он попросил позволения взглянуть на сердце блаженного. Оказавшись у решетки, он бросился на колени и рыдал не меньше четверти часа, беседуя с сердцем и прося у него искорку огня божественной любви. Матушка настоятельница и сама расплакалась; она дала ему ковчежец с мощами святого. Реликвия до сих пор у него, и он выглядел во время этих четырех визитов настолько жаждущим спасения, отстраненным от дел и поглощенным желанием преобразиться духовно, что даже человек более проницательный, чем настоятельница, обманулся бы. Она заговорила с ним между делом о процессе Фуке; он отвечал как человек, который не видит никого, кроме Бога, что его недооценивают, что он творит правосудие в соответствии с Божьей волей, и не намерен оглядываться ни на кого, кроме Бога. Ничто никогда не удивляло меня больше, чем этот разговор. Если вы спросите меня сейчас, что я об этом думаю, я отвечу, что я ничего не знаю и ничего не понимаю, и что, с другой стороны, не ясно, зачем нужна эта комедия; если же это всерьез, то как согласуются его дальнейшие поступки с этими красивыми словами. Время должно прояснить обстоятельства, потому что сами по себе они темны: пока никому об этом не говорите, ибо матушка настоятельница просила меня не распространяться от этой истории.