Сумирэ уставилась на меня и некоторое время пристально изучала мое лицо, будто перед нею возник механизм, приводимый в действие какой-то диковинной движущей силой. А затем, потеряв ко мне всякий интерес, переключилась на изучение потолка. На этом разговор иссяк. Видимо, она решила, что беседовать со мной на подобные темы — гиблое дело.
Сумирэ родилась в Тигасаки<Тигасаки — город на побережье залива Сагами (Тихий океан) с населением более 200 тыс. чел. В сознании широкой японской общественности ассоциируется с Калифорнией, как о ней пела группа “Mamas & Papas”, яхты, серфинг и прочие радости сладкой жизни. Сам залив Сагами часто называют “восточный Майами-бич” .>. Ее дом стоял почти у самого океана, и часто ветер с песком сухо стучался в стекла. Отец Сумирэ был стоматологом и держал практику в Иокогаме. Он был невероятно красив — особенно впечатляла безукоризненная линия носа: благодаря ей он был очень похож на Грегори Пека времен “Завороженного”. К сожалению, как говорила сама Сумирэ, отцовский нос по наследству ей не достался. Ни ей, ни ее младшему брату. “Вот странно, — часто думала она, — ген, что вызвал к жизни такой красивый нос, просто куда-то исчез. А если он погребен где-нибудь на дне генетической реки? Ведь это же настоящий урон для Культуры”. Столь прекрасен был этот нос.
Не удивительно, что в Йокогаме и окрестностях невероятно красивый отец Сумирэ был легендой для всех женщин, которые хотели избавиться от разных зубных дефектов. Он вел прием в хирургической шапочке, натянутой до бровей, и большой марлевой маске. Пациенты лицезрели только уши и глаза доктора. Но даже в таком виде красота его была очевидна: прекрасный нос величественно и сексуально возвышался под маской. При первом же взгляде на него большинство пациенток заливались краской и, позабыв, что медицинская страховка здесь не работает, в мгновение ока влюблялись.
Мать Сумирэ умерла еще молодой, в тридцать один год: у нее был врожденный порок сердца. Сумирэ тогда не исполнилось и трех лет. О матери она помнила одно — слабый запах ее кожи. Фотографий мамы почти не осталось, всего две-три: официальная — со свадьбы — и несколько моментальных снимков с Сумирэ, сразу после родов. Сумирэ вытаскивала старые альбомы и часто их рассматривала. Если говорить только о внешности, мать Сумирэ — выражаясь самым деликатным образом — “не производила особого впечатления”. Маленького роста, прическа — никакая, при взгляде на одежду хотелось задать вопрос: “Что это было?”, на лице — неприятная усмешка. Казалось, сделай она шаг назад — и сольется со стеной. Сумирэ изо всех сил старалась впечатать в память черты материнского лица. Тогда, наверное, они смогли бы встретиться во сне, взялись бы за руки и стали говорить друг с другом. Говорить и говорить. Но ничего не получалось. Как только Сумирэ начинало казаться: все, запомнила! — это лицо тут же уплывало из памяти. Куда там во сне — если бы они столкнулись на дороге средь бела дня, Сумирэ, скорее всего, прошла бы мимо, так маму и не узнав.
