— Эта кровь зовет месть! — вскричал капитан сердито. — И ты не уйдешь от нее, разбойник!
— А ты от меня, — возразил вспыльчивый хан, вонзая кинжал в живот капитана, когда тот занес руку, чтобы схватить его за ворот.
Тяжело раненный капитан, простонав, упал на ковер.
— Ты погубил мепя, — произнес Аммалат, всплеснув руками, — он русский и гость мой.
— Есть обиды, которых не покрывает кровля, — возразил мрачно хан. Кости судьбы выпали; колебаться не время; запирай ворота, скличь своих, и ударим на неприятелей.
— За час еще я не имел их… Теперь нечем их отражать… У меня нет в запасе ни пуль, ни пороху; люди в разброде…
— Народ разбежался! — в отчаянии вскричал Сафир-Али. — Русские идут в гору скорым шагом. Они уж близко!!
— Если так, то поезжай со мною, Аммалат, — молвил хан. — Я ехал в Чечню, чтобы поднять ее на линии… Что будет, бог весть, но и в горах хлеб есть!.. Согласен ты?
— Едем!.. — решительно сказал Аммалат. — Теперь мне одно спасение — в бегстве… Не время теперь ни споров, ни укоров.
— Гей, коня, и шесть нукеров за мною!
— И я с тобой, — произнес со слезой в оке Сафир-Али, — с тобой в волю и в неволю.
— Нет, добрый мой Сафир-Али, нет! Ты останешься здесь похозяйничать, чтобы свои и чужие не растащили всего дома. Снеси от меня привет жене и проводи ее к тестю, шамхалу. Не забудь меня, — и до свиданья!
Едва успели они выскакать в одни ворота, как русские вторглись в другие.
Вешний полдень сиял над высью Кавказа, и громкие крики мулл звали жителей Чечни к молитве. Постепенно возникали они от мечети до незримой за гребнями мечети, и одинокие звуки их, на миг пробуждая отголосок утесов, затихали в неподвижном воздухе.
Мулла Гаджи-Сулейман, набожный турок, один из ежегодно насылаемых в горы стамбульским диваном для распространения и укрепления православия, а с тем вместе и ненависти к русским, отдыхал на кровле мечети, совершив обычный призыв, омовение и молитву. Он был еще недавно принят муллою в чеченском селении Игали, и потому, погруженный в глубокомысленное созерцание своей седой бороды и кружков дыма, летящих с его трубки, порою он поглядывал с любопытным удовольствием и на горы и на ущелие, лежащее к северу, прямо под его глазами. Влево возникали стремнины хребта, отделяющего Чечню от Аварии, далее сверкали снега Кавказа. Сакли, неправильно разбросанные по обрыву, уступами сходили до полугоры, и только узкие тропинки вели к этой крепости, созданной природою и выисканной горскими хищниками для обороны воли своей, для охраны добычи. Все было тихо в селении и по горам окрестным; на дорогах и улицах ни души… Стада овец лежали в тени скал, буйволы теснились в грязном водоеме у ключа, выставляя одни морды из болота. Лишь жужжание насекомых, лишь однозвучная песня кузнечика были голосом жизни среди пустынного безмолвия гор, и Гаджи-Сулейман, залегши под куполом, вполне наслаждался тишью и бездействием природы, столь сходными с ленивою неподвижностью турецкого характера. Тихо поводил он глазами, в которых погас свой огонь и потуск свет солнца, и, наконец, взоры его встретили двух всадников, медленно взбирающихся вверх по противоположной стороне ущелия.
