Все произошло слишком быстро. Я не успел разобраться в своих чувствах. Но я мог бы по крайней мере это объяснить ей. Я не хочу потерять ее, я, конечно, сумею любить ее, но ни к чему такому я не был подготовлен. Что, если я разочарую ее? Может, ей стоит подумать, не опрометчиво ли ее решение?
Меня охватила лихорадка. Надо с ней как можно скорее поговорить! Все взвесить, выиграть хотя бы время!
Я надел пальто и заспешил по знакомым улочкам. Я еще не успел дойти до парка, где мы всегда прощались, когда до меня донеслись обрывки какой-то ярмарочной мелодии и небо тут же озарилось необычным сиянием. А над коньками крыш неожиданно взвилось острие шеста.
Шесты высились на краю парка, и над опустелой детской песочницей был протянут канат.
Представление шло полным ходом; увидев в вышине балансировавшую на высоком колесе призрачную фигуру в сверкающем трико, я почувствовал давнее волнение и, словно выпав из этого ненастного осеннего дня, забыл вдруг о цели своего пути и замешался в толпе зрителей.
Неужто она все еще с ними, неужто моя акробатка все эти годы из вечера в вечер метала в вышине свои сальто и до сих пор не рухнула вниз?
Канатоходец отложил колеса, принес столик, стул и сел, с противоположного конца каната к нему направлялась его подруга, одетая официанткой, на руке поднос с горой тарелок. Я силился разглядеть ее лицо, но она была слишком высоко надо мной, да и будь она ближе, будь она и вправду той моей акробаткой, разве я мог бы теперь узнать ее?
Она поставила на столик тарелки, а я все еще вглядывался в ее черты, точно она, если это была она, могла стать моей заступницей, могла принести мне какое-то послание или надежду.
Номер кончился. Оба артиста отложили реквизит; мужчина взял рупор и, обратившись к зрителям, стал зазывать к себе наверх, обещая любого без доли риска пронести на спине из одного конца каната в другой. К нему подошла его компаньонка и тоже стала приглашать нас к себе - она сверху глядела в наши темные ряды, и казалось, выбирает среди нас самого смелого. Вдруг я осознал, что она ищет меня. И тут же почувствовал головокружение. Конечно, кто другой может взойти наверх, кроме меня? Но удержусь ли я там, наверху, смешно и беспомощно взваленный на чужую спину? Не рухну ли вниз с каната, увлекая за собой и своего носильщика?
Я огляделся: ясно ли и другим, что именно ко мне был обращен их призыв, но все спокойно смотрели вверх в ожидании нового волнующего зрелища, призывы их не касались, не занимало их и то, к кому они были обращены. У меня отяжелели ноги. Сумею ли я вообще взобраться на шест по качающейся веревочной лесенке?
