Пауль множество раз видел изображения Молодого Барона. У них в кабачке висит большой написанный маслом портрет — авиатор Отто фон Клейст экипированный летным шлемом и большущими круглыми очками на фоне допотопного фанерного самолетика. Дома, у матушки в спальне, на туалетном столике в серебряной рамке стоит фотоснимок молодого барона — Отто при полном параде кавалерийского офицера гарцует на коне.
Но здесь, в Замке, фотография воспроизводила лицо барона Отто совсем близко — твердый подбородок, прямой нос, заразительную улыбку, ямочки на щеках, веснушки, умеренно оттопыренные уши классической формы, пушистые светлые ресницы, и взъерошенные волосы — Паулю на минуту показалось, что он смотрится в зеркало, перевязанное широкой траурной лентой.
Видимо, он просто еще не пришел в себя после вчерашней ночи!
Пауль украдкой зевнул, и перевел взгляд на портрет баронессы Уты — ее аристократичное личико пряталось среди сложной композиции из цветов, мехов, шелков и украшений. Безусловно, баронесса была красива — но не живой человеческой красотой, а усталой красотой профессиональной актрисы, еще не успевшей снять грим после изнурительного спектакля. «Штурмбанфюрер Зиги» больше напоминает молодого Барона, и мало похож на мать — ему достались только ее золотые локоны, высокий, как у греческих статуй, лоб, тонкие, по-женски изящные кисти, нервные ноздри, черные перья жестких ресниц и глаза. Точнее — их блеск. Даже на фото зрачки фрау Уты плавали в прозрачном море влажного, нездорового, потустороннего блеска.
— Сколько? — вопрос Карла Кольбаха рассек грезы, навеянные портретом баронессы, как кавалерийский клинок:
— Шесть целых две десятых метра… — ответил Пауль, сверившись с планом.
— Правое крыло второго этажа включает парадный зал общей площадью шестьдесят два квадратных метра, — продиктовал Шеф Зигфриду.
Вчера, переодетый в новую форму и напоенный кофе, Пауль, после составления служебной записки о неотложных мерах по предотвращению бродяжничества на территории N-бурга в период проведения Фестиваля — уже около четырех часов ночи — был отпущен заботливым шефом домой. Отдыхать. Сказать, что Пауль за несчастные четыре часа выспался, было бы значительным преувеличением. Зато сам герр Кольбах, хоть и корпел над бумагами всю ночь — сейчас свеж, бодр и почти что весел. Иногда Паулю кажется, что Карл Кольбах ест и спит не потому, что испытывает в этом потребность, а только затем, что так принято в цивилизованном обществе!
