Когда средневековый человек научился культуре смерти, он, конечно, достиг очень многого. Когда к умирающему приходили дети, родные, и он при чтении молитв, зажженных свечах торжественно прощался с ними, он понимал священность и важность этой минуты. Это не гнусные, казенные больничные стены, где происходит какойто физиологический процесс, где смерть унижена, где, собственно говоря, среди этих приборов и инструментов исчезает ее священный характер. Я вовсе не говорю, что не нужны больницы, но даже в больнице возможно создание иного, священного отношения к смерти.
И, наконец, последнее, касающееся всех нас. Чем более одухотворенной и полной будет наша жизнь здесь, сегодня, тем свободней и спокойней мы будем идти навстречу этому переходу. Навстречу тому, что есть «лишь зримый миг перерожденья, души к предвечному полет».
На самом деле человек несет в себе это чувство вечности. И воскресение мертвых закодировано уже здесь, в нашей жизни. Наша личность получит полноту и возможность для деятельности, но это должна быть личность, а не зачаток какойто, не эмбрион личности и не пенек, покрытый слизью и грязью злобы. Есть слова: «Бог говорит, в чем застану, в том и сужу». Тайна нашего дня и часа нам остается неведомой. Это очень мудро, ибо человек всегда беспечен. Если бы нам говорили, что вот тогдато это будет, мы бы откладывали, а надо — сегодня, надо понимать, что каждый день и каждый час есть дар, есть подарок Божий, и что в своей любви, в своем труде, в своем творчестве мы сеем в Вечность.
Поэтому призыв к созиданию и к добру — есть одновременно призыв к Вечности. И когда придет наш последний час, если наш дух достаточно будет укреплен, он легко одолеет то препятствие, которое отделяет нас от иных миров. Младенец, рождаясь в жизнь, если бы умел отчетливо мыслить, вероятно, считал бы свое рождение смертью, потому что рождение ребенка подобно агонии. Но за агонией этой открывается новое бытие. И поэтому и за нашей смертью открывается Вечность.
Я знал людей, которые не боялись смерти понастоящему. Все эти люди ощущали выполненным свой долг на земле. Они отдали все, что могли отдать. И это создало у них такое ощущение созрелости, готовности, — как плод, который спокойно может упасть.
И в свете этого труда, добра, творчества, самоотдачи — в свете этого мы можем говорить, что смерти на самом деле нет. Трудясь понастоящему духовно, мы в материальном мире трудимся для Вечности. Такое чудо, как человеческая личность, не пропадет в огромном космическом хозяйстве Господа. Все участвует в этом высшем созидании. Все будет иметь свой расцвет. Поэтому мы и говорим: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».
