– Да это же… черт знает что! – очень тихо произнесла она, но ее услышали все и воззрились с изумлением.
– Вы же врач, Андрей, психоаналитик к тому же! – так же тихо, но с грозовыми нотками сказала Ольга. – Что это за интерьер?! Где переключатель голографических программ?
Ошеломленный Троекуров, непонимание на лице которого быстро сменилось досадой и чувством вины, указал на малозаметный верньер справа от входной двери.
Уинсток-Добровольская нетерпеливо протянула руку к верньеру и начала его вращать. Псевдоокно полыхнуло золотисто-голубым мерцанием и распахнулось в беспредельную океанскую даль. Солнце спряталось за грядой пушистых розовато-сизых облаков над горизонтом, зеленовато-голубой простор бороздили белые барашки волн.
– Вот так, – удовлетворенно сказала Ольга, – почти сразу в точку… – И еще больше ошеломила Троекурова вопросом: – Здесь где-то есть, надеюсь, ваза для цветов?
Троекуров беспомощно оглянулся на Чалмерса, но тут вдруг Ли Фунг, чуть улыбнувшись тонкими губами, произнес одно слово: “Сейчас”. Бесшумно выскользнув из каюты, он через несколько секунд вернулся, держа в руке прелестную вазу, выполненную в восточном стиле.
Ольга Уинсток-Добровольская взяла вазу, поставила на стол, отколола от груди удивительной красоты лиловую орхидею с планеты Цирцея и поставила ее в вазу. Затем отошла назад и критически оглядела каюту.
– Вот, теперь более или менее… Если по мне, то здесь помереть с тоски и скуки можно было. Не исключено, что Александр и общаться не пожелал в такой обстановке. Шутка, конечно, но в каждой шутке…
Зоров вдруг шевельнулся – чуть-чуть, но движение заметили все и замерли в ожидании.
– Саша, – вдруг произнесла своим волнительным голосом Ольга Уинсток-Добровольская, – Саша, вы слышите меня? Вы не можете отвечать или не хотите? Вы помните меня? В последнюю нашу встречу вы внушили всем нам так много оптимизма! На что нам теперь надеяться, Саша?!
Тело Зорова внезапно легко, будто невесомое, взмыло в воздух и приняло позу сидящего человека.
Единый судорожный вздох вырвался из уст окруживших кровать людей, но более они никак не прореагировали на происходящее, оцепенев.
Лицо Зорова болезненно сморщилось, веки дрогнули… и глаза открылись. Еще один вздох прошелестел по каюте. Все находившиеся в комнате в той или иной степени знали Зорова до отлета на Планету Карнавалов и уж, конечно же, помнили его глаза – светло-серые, порой с неожиданной просинью, тогда уже поражавшие едва ли не физически ощущаемой глубиной, но…
