— По-моему, отличная мысль. Ладно, давай.
Но на самом деле мысль оказалась хуже некуда. Они были в машине одни, на дороге никого не было, все вокруг окутала темнота, но снова держать ее в объятиях, вдыхать запах ее волос, чувствовать тепло кожи, смаковать вкус ее губ и довольствоваться лишь этим было хуже всякой пытки. Рука Поля нашла разрез в юбке и погладила стройное бедро.
— Нет, Поль, — прошептала она. Дрожь, сотрясавшая ее тело, говорила о том, что она готова уступить искушению. — Не здесь. И не сейчас.
Спорить не имело смысла: она абсолютно права. Пренебречь встречей с Анфревилями нельзя. Пока Улла поправляла платье и прическу и восстанавливала грим, Поль выбрался из машины и подошел к краю обрыва, пытаясь справиться с тянущей болью в паху.
Это было нелегко. Даже сейчас, когда они пробирались сквозь толпу у входа в театр, воспоминание о том, как Улла прижимала к губам тюбик с помадой, продолжало возбуждать Поля.
Жаклин Анфревиль, не догадывавшаяся об этом, обняла его, а затем поцеловала Уллу в обе щеки.
— Как я рада снова видеть вас обоих! Надеюсь, вам понравится шоу. Мюзик-холл у нас замечательный. Чаще ездит по всему миру с гастролями, чем бывает на острове.
— Я уверена, что понравится, — пробормотала Улла, на которую произвело сильное впечатление старомодное убранство театра, заставлявшее вспомнить Париж конца девятнадцатого века.
— Да уж. — Жаклин взяла ее за руку и повела в зал. — Театр был построен в начале двадцатого века по образцу Гранд-опера. Если хотите, потом мы устроим для вас экскурсию, но пока что лучше пройти в нашу ложу.
Поль видел, что Улла была ошеломлена пышным интерьером. В этом не было ничего странного. Театр производил впечатление даже на него, бывшего здесь сотни раз. Чего стоил один расписной купол, не говоря о резных позолоченных ложах, проходах, устланных красными ковровыми дорожками, и креслах, обитых зеленым плюшем.
Анфревили действительно были людьми светскими: в задней части ложи стоял стол, на котором красовалась бутылка «Дом Периньона».
— Хорошее шампанское музыке только на пользу, — заметил Шарль, наполнив четыре бокала и раздав их.
Свет погас, в зале наступила тишина, и оркестр начал играть с таким искусством и вдохновением, что прослезился бы сам маэстро фон Караян. Вскоре поднялся занавес, и началось яркое шоу. Сольные и массовые номера сменяли друг друга, танец чередовался с вокалом. Над головами артисток реяли пышные белые перья.
