— Кто ж той стихиры не знает!
— Не торопись, отец Паисий. Пусть Савва все расскажет, как ему запомнилось.
— Прости, государь, кажется, только время тратить…
— Цыплят по осени считают, что запонадобится. Подождем.
— Так и читал: «…не сподобился еси, в рабий зрак облекшися: подобаше бо тебе, Владыце и Богу, восприяти наша за ны. Тебе бо крещуся плотию. Избавителю, оставления сподобил нас… Тем же вопием Ти, Христе Боже наш, слава Тебе…» Тут его боярин Борис Федорович Годунов и прервал: вот и ладно, сам ты себе, государь, грехи отпустил. Спи, мол, теперь с миром. И прочь пошел.
— Как это — сам себе грехи отпустил?
— Истопники в переходе солому в устье печи закидывали — все слышали. Сами и то диву дались.
— К чему бы такие слова на сон грядущий — вот о чем подумай, отец Паисий. И на том, говоришь, Савва, боярин ушел?
— Порядок в теремах такой заведен: Борис Федорович там всему голова. Ввечеру последним из государевой опочивальни уходил, а то и на всю ночь оставался, поутру первым входил. Никто до него не смел.
— А тем разом что же, царь один был?
— Выходит, один. Утром государя уже закоченевшим нашли: руки-ноги, сказывали, не гнулись. А глаза открыты. Широко-широко.
— Как же ему отпущение грехов — посмертно, что ли, — дали? И посхимили как — над покойником обряд совершили?
— Нет, — владыка так тебе, великий княже, передать велел. Сначала писать собрался, только, поразмыслив, бумаге не доверился. Изустно отпустили грехов скончавшемуся государю. И схимить не стали. Из священнослужителей один владыка патриарх в спальне оставался. Иов.
— Поверить не могу! Православного государя? Молитвенника благочестивого? Кому же быть с новопреставленным, как не попам!
— Не моего ума дело, святой отец. Одно знаю, хоронили государя наспех. Вся Москва диву давалась.
— До всей Москвы дошло?
— Нешто от мира спрячешься, утаишься! А тут положили государя в гробницу не в царском платье, не в монашеском, — сказать стыд, в сермяжном кафтане! Как простолюдина последнего!
— Быть того не может, добрый человек!
— Сталося, уже сталося, княже. Замерла Москва от такого бесчестья своему государю. Поясом, и то простым, ременным, подпоясали! Что пояс — гробницы по росту не подобрали! Невесть откуда малую такую, ровно мальчишечью, раздобыли, и в нее покойника как есть силком затиснули.
— Господи, Боже наш, прости заблудшим душам их прегрешения — не ведают, что творят!
— Я и еще, отче, добавлю. В головах царям сосуд с мирром из самого дорогого венецейского стекла ставят, а государю Федору Иоанновичу — из торговых рядов скляницу самую что ни на есть дешевую спроворили — не устыдились. Как от собаки приблудной, от законного, на царства венчанного государя избавились!
