С того вечера в новом клубе, когда Огнежке казалось, она до конца поняла Инякина, все в нем — и въедливый голос, и его переменчивые манеры, то грубо-сановитые, то «лебезливые», даже чистый ватник Инякина с зелеными заплатами на локтях — все вызывало у Огнежки чувство омерзения. Откуда он взялся, этот рабочий, больше всего на свете презирающий рабочего человека?.. И кому он на стройке нужен?
Инякинский голос взмыл фистулой. Огнежка сжала кулаки и, оттерев кого-то плечом, протолкалась в красный уголок. Из ушей ее будто вода вылилась. Она услышала вдруг и скрип стульев, и чье-то покашливание, и инякинскую издевку, обращенную — странно! — не к ней, а к Гуще:
— Обычай наш бычий, Вань, а ум — телячий, да-а., Слыхано ли дело — добрый почин сапогами пихать… Скажи лучше, учить меня будешь?
Стихли даже самые неугомонные, даже Тоня, все время норовившая что-то сказать. Инякин просит его учить?
— Как?.. Чему?..
— Я говорю: учить меня и других плотников да такелажников, что стонут от простоев, будешь?.. Чему-чему! Каменному делу, известно. — И уже добродушно, по-приятельски: — Помогать вам будем, сухоруким. Похоже, Инякин поддержал ее в ту минуту, когда решалось, быть или не быть в Заречье «огнежкиной» бригаде.
Когда все разошлись, она отыскала Инякина. Протянула ему сразу обе руки. Руки Инякина мягкие. Не такие, как у каменщиков. Белые. Плотницкие руки. Узкие, щелочками, глаза смеялись.
— Как беда, Огнежка, хватайся за еловый сучок. Примета верная — Он отвел ее в сторону, шепнул доверительно: — Это все ладно. Да как бы тебе сказать… Извини меня, Огнежка, может, то страхи пустые, стариковские… Боюсь, как бы не угодить тебе сюда, — он изобразил огромными белыми пальцами решетку. — И не позже как через денек-два… Вот какое дело…
Оказывается, пока Огнежку вызывали к телефону взяла слово Нюра. Она негодовала на то, что строительные детали не берегут. Куда ни глянешь, рубли валяются. — Ванну привезли на стройку давным-давно, но наверх не подымают. Тоне-такелажнице удобно прятаться в ней от ветра.
Огнежка словно наяву увидала и эту белую эмалированную ванну и торчавшую из нее голову Тони в цигейковой шапке, повязанной сверху черным платком.
Инякин покосился по сторонам, продолжал, понизив голос:
— Тонька на Нюру ка-ак глянет глазищи повылазили. Зрачки как пятачки. Помяните мое слово: она Нюру или с корпуса столкнет, или бетонный блок ей на голову опустит… Развести их надо по разным бригадам. Утречком! К вечеру может быть поздно.
