Огнежка сжала рукой спинку стула.
— Жить совой. Смотреть, но не видеть.
Брови Ермакова снова полезли вверх.
— Да что вы сговорились, что ли? Акоп, они что, сговорились? — Он оглянулся на Акопяна, своего давнего друга и отца Огнежки.
До прошлой весны Акопян был главным инженером треста. С полгода назад он стал персональным пенсионером и с тех пор безвозмездно руководил трестовскими рационализаторами, входил во всевозможные комиссии, по поводу которых Чумаков отзывался недвусмысленно: «Комиссий на стройке порасплодилось — дышать нечем!..»
Акопян сидел у окна, уставясь на свои резиновые сапоги, облепленные по щиколотки желтовато-бурой глиной. Он вынул изо рта трубку с костяным чубуком, произнес тоном подчеркнуто-значительным и серьезным:
— Не иначе, очередной гнусный заговор.
Ермаков расстроенно махнул рукой:
— Огнежка, перестань смешить людей! Какой ты инженер по труду и зарплате! Ты просто… — он поглядел на ее накрахмаленный воротничок с кружевными отворотами над высокой грудью — ты просто… ну, было бы мне не под пятьдесят, а поменьше, я б тебе тут же руку и сердце… Пошла бы?
Огнежка покосилась на Игоря, который вдруг привстал.
Если б вы явились ко мне с таким предложением, я не то что пошла, побежала бы.
— Вот видишь!
— …до Киева, по шоссе, не оглядываясь.
Игорь взглянул на нее почти с восторгом. Ермаков пристукнул ладонью по столу.
— Пойдешь прорабом на новый корпус… Да не к Чумакову! — добавил он, заметив, что лицо ее не выразило радости.
— Тебе ли корпеть над бумагами?
Когда за ней закрылась дверь, прозвучал иронический возглас Чумакова:
— «Шурка деклассируется»! Раскопали деклассированный элемент! Босяков в опорках! И где? На передовой стройке. Да в такой конторе, как наша, даже шумоватая Тонька борозды не испортит. Потому как на нее влияют… — Чумаков вынул из кармана потрепанных армейских галифе несвежий платок, приложил к огненно красному с синими прожилками носу — сморкнулся гулко, как в трубу. Акопян от этого трубного звука над ухом едва не уронил пенсне.
— Тут чего только не мобилизнешь чтоб план выполнить, — продолжал Чумаков тоном почти обиженным. — Все средства.
Акопян пыхнул трубкой.
— Иные средства, как видите, компрометируют цель.
Игорь с надеждой и тревогой посмотрел на Акопяна, обронившего фразу, которая вызвала глубокую тишину. Он напомнил Тимофею студента. Лицо моложавое, свежее, кожа на впалых щеках глянцевитая, ни морщинки.
Акопян снял пенсне, и его до черноты смуглое точно обожженное стужей, лицо стало как-то домашнее и беспомощнее. Ермаков глядел на него с приязнью, печалью почти с нежностью.
