Психологическая наивность Джойса тут вообще плохо совместима с его профессией психоаналитика. Он попросту пропускает тот факт, что Фрейд был нетерпим лишь к тем, кто ставил вопросы или тем более его критиковал. Для людей, которые боготворили его и всегда с ним соглашались, он был добрым и терпимым. Как я отмечал выше, уже потому, что Фрейд был столь зависим от безусловной поддержки и согласия других, он был любящим отцом для покорных ему сыновей и жестким, авторитарным для тех, кто решался возражать.
Закс несколько откровеннее Джойса. Если последний думает, что он, как положено биографу, дает объективную картину, то Закс честно признается: "Я полностью лишен объективности, о чем и заявляю свободно и радостно… Вообще, поклонение кумиру, если оно целиком петушиное, прибавит правдивости, а не помешает ей". Сколь далеко может зайти симбиотическая, квазирелигиозная привязанность к Фрейду, видно по замечанию Закса, что когда он закончил чтение "Толкования сновидений" Фрейда, то "обнаружил не что, стоящее того, чтобы я жил; много лет спустя я нашел, что это единственное, чем я живу". Лег ко вообразить себе кого‑нибудь, заявляющего, что он живет Библией, Бхагавадгитой, философией Спинозы или Канта — но жить книгой об истолковании сновидений имеет смысл лишь в том случае, если предположить, что ее автор стал чем то вроде Моисея, а наука сделалась новой религией. То, что Закс никогда не бунтовал и не критиковал Фрейда, становится трогательно очевидны из его описания единственного случая, когда Закс "своевольно и упрямо" сделал нечто, не пол учившее одобрения Фрейда. "Он сказал мне об этом позже, когда это было уже почти позади, сказал в трех — четырех словах, низким голосом, чуть ли не походя. Эти слова, единственные не дружелюбные слова, слышанные мною от него, глубоко запечатлены в моей памяти. Тем не менее, когда этот эпизод завершился, он был если не забыт, то прощен, и не оказал ни малейшего дурного влияния на его отношение ко мне. И если я не могу думать об этом без некоторого чувства стыда, то это чувство умеряется мыслью: это случилось один раз за всю жизнь, единожды за 35 лет. Это не такой уж скверный послужной список".
VII. ФРЕЙД ‑ РЕФОРМАТОР МИРА
В детстве Фрейд восхищался великими военными вождями. Великий карфагенец Ганнибал, наполеоновский генерал Массена (предположительно считавшийся евреем) — вот его самые первые герои. Он страстно интересовался войнами Наполеона, прилеплял имена наполеоновских маршалов на спины своих деревянных солдатиков. В возрасте четырнадцати лет его очень заинтересовала франко — прусская война. В кабинете у него были развешаны утыканные флажками карты, со своими сестрами он обсуждал проблемы стратегии. У этих интересов и этого энтузиазма два аспекта: одна сторона — интерес к истории и к политике; другая — восхищение великими вождями, воздействующими на историю и изменяющими судьбы человечества. Восторг перед Ганнибалом и Массена, интерес к франко — прусской войне были вызваны его вниманием к историческому и политическому прогрессу. Это не было просто мальчишеской страстью к военной форме и битвам, что подтверждается дальнейшим развитием интереса к политике. Когда Фрейду было семнадцать лет, он всерьез размышлял об изучении права; это было время "буржуазного министерства".
