VI. АВТОРИТАРНОСТЬ ФРЕЙДА
Проблема авторитарности Фрейда была предметом немалых споров. Часто говорилось о жест ком авторитаризме. Трудно игнорировать свидетельства, подтверждающие такой взгляд. Фрейд никогда не принимал сколько‑нибудь серьезных предложений о внесении изменений в его теорию. Ее либо следовало принимать целиком, а это означало принимать и его — в противном случае человек становился его противником. Даже Закс в своей откровенно идолопоклоннической биографии Фрейда признает это: "Я знал, что для него всегда было необычайно трудно усвоить мнение других, стоило ему долгим и трудным путем выработать собственное". По поводу своих отклонений от теории Фрейда Закс пишет: "Если мои воз зрения вступали в противоречие с его взглядами, я откровенно говорил об этом. Он всегда давал мне полную возможность развить мои взгляды, охотно слушая мои аргументы, но они его вряд ли когда затрагивали".
Самым поразительным примером фрейдовской нетерпимости и авторитарности является его отношение к Ференчи, который долгие годы был самым преданным другом и учеником, не имевшим собственных притязаний, и лишь к концу жизни предположил, что пациентам нужна любовь, та любовь, в которой они нуждались, но не получали в детстве. Это привело к определенным изменениям в технике, переходе от совершенно безличного, от фрейдовского "зеркального" положения аналитика к более человечному и любовному отношению к пациенту. (Нет нужды уточнять, что под "любовным отношением" Ференчи имел в виду материнскую или отцовско — материнскую любовь, а не эротическую, не сексуальную.)
"Когда я посетил профессора, — так сообщил Ференчи в беседе со своим другом и учеником, которому доверял, — я рассказал ему о моих последних технических идеях. Они основаны на эмпирических данных, полученных при моей работе с пациентами. В рассказанных ими историях, ассоциациях, в их поведении (беспристрастно прослеженном в деталях, особенно по отношению ко мне), во фрустрациях, вызывавших у них гнев или депрессию, в содержании — как сознательном, так и бессознательном — их желаний и стремлений я пытался обнаружить страдание, порожденное тем, что они были отвергнуты матерью, родителями или теми, кто их заменял. А равно я попытался с помощью эмпатии вообразить, в какого рода любовной заботе, вплоть до мельчайших поведенческих детален, действительно нуждался пациент в том раннем возрасте, — каковы те любовная забота и воспитание, которые способствовали бы его уверенности в себе, радостному принятию самого себя, целостному развитию. Каждому пациенту требовался свой опыт нежной, поддерживающей его заботы. Его нелегко определить, поскольку обычно это совсем не то, что он думает, а зачастую совсем иное. Когда я нападал на действительный след, это сразу чувствовалось, поскольку пациент немедленно отвечал, того не осознавая, подавал сигнал рядом легких изменений в настроении и поведении. Даже его сновидения показывали ответную реакцию на это новое и благотворное лечение. Во всем этом можно поло житься на пациента — в новом понимании аналитиком его нужд, в вытекающем отсюда изменении отношения к пациенту и в том, как это изменение выражается, а также в ответной реакции самого пациента. Стоит аналитику совершить ошибку, и пациент опять‑таки ползет сигнал гневом или унынием. Его сновидения проясняют ошибки аналитика. Все это можно "вытянуть" из пациента и объяснить ему. Аналитик же должен продолжать свой поиск благотворного лечения, в котором так сильно нуждается пациент. Это процесс проб и ошибок, где успех приходит постепенно, и аналитик должен к нему идти со всем своим умением, с тактом и любовной добротой, без страха. Он должен быть абсолютно честным и искренним.
