Тон Стжижецкого был вежлив, но глаза его говорили: кажется, насколько я помню, я целовал тебя когда-то в какой-то оранжерее, или что-то в этом роде… Если мне память не изменяет, там даже розы цвели…
— И я очень рада, — ответила Мэри как институтка.
Чувствовала, что краснеет, что кровь заливает ей лицо.
Должно быть, Стжижецкий заметил это, так как слегка усмехнулся и сел рядом с нею, с самоуверенностью человека, который знает, что он здесь главное лицо и хочет этим воспользоваться.
Мэри чувствовала, что она краснеет, как рак, и готова была провалиться сквозь землю.
— Вы довольны Варшавой? — произнесла она, чувствуя, что эта фраза похожа на то, что говорит какая-нибудь Куфкэ или Новейская…
— Очень, — ответил Стжижецкий. — Вы ведь видели, что оперу мою приняли очень хорошо.
— Да…
Мэри показалось, что жемчуг душит ее.
А Стжижецкий продолжал с легкой насмешкой в голосе:
— Я никогда этого не ожидал после того опыта…
Мэри не знала, что ответить. Стжижецкий разговаривал потом про богатого барина, у которого случайно не хватило денег в дороге, и он должен был занять у кондуктора. Она поняла, что Стжижецкий не ломает комедию, не маскируется. Это заставило ее прийти в себя и разозлило ее.
— Помню, — ответила она, смело глядя ему в глаза.
Он замолчал на минуту и глаза их встретились. Мэри решила не опускать своих. Но он опять улыбнулся и сказал небрежно:
— Я должен поблагодарить вас.
— За что? — подхватила Мэри, которая почувствовала, что к ней возвращается все ее остроумие и находчивость.
Стжижецкий рассмеялся.
— Я не помню, кому из музыкантов упал на голову кирпич…
Мэри почувствовала, точно ей дали пощечину. Стжижецкий, очевидно, издевался.
— Да, правда, — ответила она, силясь тоже подделаться под тон холодного, равнодушного издевательства, — иногда человеку нужны странные случайности, кирпичи…
Она снова взглянула Стжижецкому в глаза, и снова их глаза встретились. Мэри была уже сердитой и готовой к борьбе.
Стжижецкий вынул из кармана цепочку от часов, к которой был прикреплен открывавшийся хрустальный шарик. Мэри заметила в нем лепесток розы.
— Что это? — спросила она.
— Не знаю: porte-boneur, или талисман.
— Если porte-boneur?
— То я написал «Лилию долин».
— Если талисман?
— То я не напишу другой.
Мэри почувствовала, что теперь очередь за нею.
— Не правда ли, — процедила она сквозь зубы, — что в «Лилии долин» некоторые мотивы напоминают «Саронскую розу»?
Стжижецкий преспокойно ответил:
— О, да. Ведь обе вещи возникли из одного источника.
