Сговорился с Сережей Кондратовым повидаться в понедельник. В Москве холодно, с удовольствием еду на метро. В вагоне все время читаю, потерял черную перчатку. Кто-то, как Ахматова, перчатки путает, я — теряю.
2 февраля, четверг. Утром, не вставая со своего дивана, взял томик И.С.Соколова-Микитова, просмотрел перед тем как возвращать в институтскую библиотеку. Скорее всего, читать всю книгу не стану, многое отжило, охота тоже как бы не мое дело, но вот раздел зарисовок и, как раньше не говорили, эссе «Моя комната» меня заинтересовал. Я ведь сам уже давно кружусь вокруг того, чтобы написать что-то, а возможно роман, о вещах, которые меня окружают. Вот и идея пришла: начну с кузнецовского фарфора, потом мебель, фотографии. Это все я еще раз просмотрю. В конце тома помещены несколько страничек из записной книжки: природа, рассветы, закаты. Русская литература и прежде набрала здесь такую невероятную технику, что лучше с нею не соревноваться. Но как, оказывается, точен писатель, когда рассуждает и думает о литературе. Просто поразительные высказывания, которые мы редко пускаем в дело. И сколько еще, наверное, в русской литературе о ней же сказано!
«Читал выдержки из дневника Пришвина. Игра словами и мыслями. Лукавое и недоброе. Отталкивающее самообожание. Точно всю жизнь в зеркальце на себя смотрелся. Пришвин был родом из елецких прасолов, в облике было что-то цыганское. Земляк Бунина, который, говорят, его не любил».
Дальше — о Толстом и Достоевском. Любой писатель думает о литературе, примиряется, сравнивает, слово «завидует» не пишу.
«Тема самоубийства у Толстого: Поликушка, Позднышев, Анна Каренина. Все — чистые, правдивые и праведные люди.
А вот у Достоевского его «самоубивцы» — или сладострастники, или безбожники, или негодяи: Свидригайлов, Ставрогин, Смердяков…
И в этом у них такое несходство!»
Теперь еще о Толстом. Я ведь ленивый человек, чтобы писать или выписывать, если уж делаю, то значит, не общее это место в литературоведении, не ординарная мысль. Сколько их бродит по нашей литературе, а в качестве ее героев ходят люди мелкие, с мыслью вторичной.
«Лев Толстой был барин, граф, «подделывался» под мужика (самый плохой, фальшивый репинский портрет Толстого: босиком, за сохою, ветер бороду относит). Дворянское умиление мужиком, скорбь раскаяния. А все же гениальная чистая проза! Один Толстой умел заставить читателя плакать. Плакали мы и над Петей Ростовым, и над «графинюшкой» Наташей, и над Алешей-Горшком. А вот над Алексеем Карамазовым и Сонечкой Мармеладовой плакать почему-то не хотелось
