"…совершенно выпачканном пальто и свалянной, неопрятной бороде. Глаза его слезились, а на открытой голой груди болтался медный крест. "Отчего же он не берет мелочи?" - сумбурно думалось мне, а артистический нищий тряс всклокоченными волосами и простирал ко мне заскорузлую длань, что-то бормоча. "Иуда! - вдруг сказал он отчетливо. - Христов предатель!" И, напыжившись и раздувая ноздри, отошел к ювелирным блестящим дверям. Мне было неловко и обидно, к тому же, несколько прохожих оглянулись и посмотрели на меня изумленно. В самом деле, чем я не угодил артистическому нищему? А второй, с металлическим зубом и огромными черными глазами, молодой, бритый и еще не сильно запущенный, смотрел на меня с интересом, прислонившись к окну булочной. "Меня Ваней зовут" - сказал он со странным смешком, выгреб мелочь из моей руки и потопал вперед, оборачиваясь и маня пальцем. И тут, то ли давняя моя болезнь неожиданно вернулась, то ли сломила меня окончательно давешняя неудача в метро, но поплыли далеко вверх фонари и полыхающие вывески, закачались и размазались сдобные караваи и сушки в заляпанном стекле, я сел прямо на мокрый карниз булочной…"
"…только песок и оранжевое солнце. Черноглазый, необыкновенно красивый мальчик сказал что-то по-арамейски, и все рассмеялись. Назарянин тоже усмехнулся и протянул мне чашку. "Ты грек?" - спросил он тихо. - "Ты не понимаешь арамейского". Я кивнул и отпил немного из чашки. Руки уже слушались меня, но подняться все еще не было сил. Арамейский я знал очень плохо, зато по-гречески говорил вполне свободно, уж не знаю, каким наитием сошло на меня это знание... "Откуда ты идешь?" Бог мой, если бы мне знать, откуда, и, главное, куда я иду! "Из… Кериота" - сказал я хрипло, бородатый закивал, всем своим видом показывая, что, мол, он-то знает, что такое Кериот. "Из Кериота" - повторил я смелее, но Назарянин вдруг нахмурился, прикоснувшись пальцем к виску, и как-то непонятно пронзительно взглянул на меня. "Долог путь твой был, человек, - сказал он глухо, - И еще более долгий путь тебе предстоит. Как зовут тебя?" Господи! Я не знаю ничего, нет в моем мозгу ничего, кроме бессмысленных обрывков! На меня неожиданно надвинулась и завертелась рожа бородатого, моргая слезящимися глазками и шипя: "Подаянннияааа!..", сверкнул железным зубом нищий Ваня и похабно так подмигнул, что тут же захотелось его ударить, и перекосился, и вылился в малиновый берет на алюминиевой рогульке, а бородатый заорал: "Иуда!", и какие-то лица двухлетней давности выстраивались в ряд и шептали, болезненно морщась: "Ах… Иуда. Вот это кто, Иуда!" Ну, за что? Почему я - Иуда? Я же не знал, что так будет! Если бы я знал, я бы что-нибудь сделал, я бы сделал что-нибудь! А тут еще бородатый миролюбиво пропел басом: "И человеколюбец!", и я от обиды заплакал…"
