Жан-Мари в прошлом году возил сюда свою любимую. Тогда эта долгожданная поездка, к которой он так готовился, не принесла ему ничего, кроме разочарования.
Когда они проплывали над той самой опасной мелью, девушка почувствовала себя плохо и выглядела уже совсем не такой красавицей, как всегда. На пляже Розалинде не понравилось: песок показался ей грубым, раковины — бледными, вода — слишком прозрачной; она не могла глядеться в нее, как в зеркало, и вместо своего лица видела среди увитых водорослями скал лишь жемчужно-серых и черных рыбок. Но, пожалуй, самым худшим было то, что девушка и юноша по-разному смотрели на будущее.
Итак, Жан-Мари снова был в бухте Уединения. Погода стояла великолепная, легкий ветерок рябил морскую гладь и приносил прохладу. При виде такой благодати должна была смягчиться самая острая боль, но юноша не видел окружавшей его красоты.
Думая о Розалинде, он погружался в прозрачные воды, надеясь найти среди рыб, камней и моллюсков ее тело.
Много часов плавал он напрасно и наконец вынужден был сделать передышку.
Едва прилег он на песчаный берег, как сразу же впал в глубокий сон.
Он увидел во сне живую Розалинду; она гуляла с ним в прекрасном саду, усаженном невиданными деревьями, покрытыми цветами и плодами; они бродили вдвоем по тенистым дорожкам, он держал ее руку в своей руке, и оба они были счастливы.
Во сне девушка явилась ему такой, какой она никогда не была наяву.
Когда Жан-Мари проснулся, солнце уже погружалось в море.
Было слишком поздно плыть обратно на легкой лодке. Проходить ночью мель дело опасное. Хотя Жан-Мари и считал, что не сможет пережить Розалинду, он все же соблюдал осторожность и не подвергал себя ненужному риску.
Наступила ночь, и луна сделала все, что могла, чтобы заставить забыть о солнце. Это была дивная ночь: небо, полное отблесков, бороздили падающие звезды — вечные души мертвых светил.
Жан-Мари потерял представление о времени. У него не было других часов, кроме звездного неба. Вдруг в тишине ночи, нарушаемой лишь тихим плеском волн, набегавших на берег, Жану-Мари почудился человеческий голос. Это был скорее даже не голос, а стон, доносившийся откуда-то издалека, словно жалоба каких-то неведомых существ — ангелов или детей. Потом снова наступила тишина, и снова повторился еле слышный стон. Казалось, то плакала скала под ударами волн или пела о любви покинутая сирена.
Жан-Мари не отличался ни особенной отвагой, ни богатым воображением. Однако сердце его затрепетало не от страха перед призраками или перед силами ада, а от безумной надежды и радости.
