— То же самое? Огни?
— На этот раз иначе. Все началось с помех в моем приемнике. Потом распространилось на проводку в доме. Все лампы начали слабо светиться, даже в отключенном состоянии. Я ощущал каждой клеткой моего тела, как они надвигаются все ближе и ближе, обступая меня со всех сторон. Я попробовал завести автомобиль — двигатель не работал. К счастью, я тогда держал несколько скакунов. Оседлав одного из них, я помчался в город. Я видел огни, но они сильно отстали от меня. Потом я сел на поезд и уехал как можно дальше.
— Не понимаю…
— Это повторялось раза четыре. В конце концов мне показалось, что я сумел оторваться от них. Но я ошибся. Все говорит о том, что мне остались считанные часы. Я бы уже убрался отсюда, но мне надо было кое-что привести в порядок.
— Послушайте, — сказал я. — Все это не то. Вам нужен психиатр, а не бывший солдат. Мания преследования…
— Кажется очевидным, что объяснение надо искать где-то в моем прошлом, — не обращая внимания на мои слова, продолжал Фостер. — Тогда я всерьез взялся за дневник, мое единственное свидетельство. Я скопировал буквально все, включая и зашифрованную часть. Я увеличил фотокопии шифра, но никто из экспертов так и не опознал языка, на котором он написан. Пришлось сосредоточиться на английском тексте, и тут я обнаружил интересную особенность, которой прежде не замечал. Писавший постоянно упоминает врага, загадочных «их», против которых надо принять защитные меры.
— Так, может быть, отсюда вы и почерпнули эту мысль, — предположил я, — когда в первый раз прочитали дневник.
— Да, — согласился Фостер, — Его преследовала та же самая Немезида, что и меня.
— Что за ерунда, — рассердился я.
— Попробуем-ка, — предложил Фостер, — на время отбросить скептицизм. Давай подумаем, нет ли здесь какой-нибудь системы?
— Система-то есть, это точно, — признал я.
— Вот тогда я и обратил внимание на упоминание о потере памяти, — продолжал Фостер. — Ведь это тоже мне знакомо. Автор дневника жалуется на свою неспособность припомнить определенные факты, которые могли бы пригодиться ему в его поисках.
— Каких поисках?
— Какого-то научного проекта, насколько я могу судить. Дневник буквально полон упоминаний об этом.
— И вы полагаете, что у писавшего была амнезия?
— Ну, возможно, не в полной форме, — пожал плечами Фостер, — но он определенно не мог вспомнить какие-то факты.
— Ну, если это амнезия, тогда мы все ею страдаем, — вставил я, — совершенной памяти не существует.
