Лишний раз укрепив себя в отношении своих возможных чувств к Элизе, я стал вытворять такие чудеса вождения, что Элиза немедленно примолкла, потом дотронулась рукой до моего плеча и сказала почти шопотом: «Не надо так, Дик, я боюсь… Здесь надо свернуть налево, иначе мы проскочим мою поляну…»
— Хорошо, Элиза, — я понял ее просьбу как примирение, и, сбавив скорость, свернул на узкую дорогу с односторонним движением. Мимо обеих сторон дороги потянулась невообразимая акварельная зелень, о которой в городе и не подозреваешь, хотя молодое лето с каждым днем набирало силу, утверждая тепло и пробуждение. Да и что можно увидеть в городе — зеленые деревья и цветы на клумбах, ухоженные старательной рукой садовника. А здесь все было первозданно, как тысячи лет назад: также орали птицы, радуясь июньскому дню, перебегали дорогу хорьки, хищно изогнув стальные спины, над лесом кружил ястреб, высматривая жертву, и вовсю мычали от любовного томления дикие голуби, в ожидании потомства. В общем, лесной мир жил своей вольной жизнью, не подозревая о стратегических планах Дика Мэйсона, от которых самым непосредственным образом зависело его дальнейшее существование.
— Здесь, Дик. Остановите, пожалуйста, я всегда выхожу у этого шлагбаума и потом иду пешком.
— Слушаю и повинуюсь! — я остановил машину у обочины, — какие будут дальнейшие распоряжения?
— Посидим немного в машине, у меня кружится голова. Мне не приходилось ездить на такой скорости… Вы, наверное, могли бы взять приз на любых соревнованиях авторалли, не так ли? — Элиза улыбалась, но я видел, что ей дурно, не зря же jiзагибал такие виражи. — Дик, вы курите?
— Да, пять-шесть сигарет в день.
— Я тоже не увлекаюсь — так для расслабления. Но я забыла пачку в машине.
— Не беда, мои со мной. — Я достал пачку «Честерфильда» и протянул Элизе. Она взяла своими тонкими изящными пальцами одну сигарету, чуть потискала ее, разминая табак, — чисто мужской жест, — я поднес зажигалку. Элиза затянулась дымом с явным удовольствием, приходя в себя. Я тоже закурил. Мы оба молчали, пуская дым в приоткрытые дверцы. Я незаметно разглядывал Элизу: да, ее нельзя было назвать красавицей, первое впечатление не подвело меня, но я никогда не общался с такими женщинами — она была ужасно принципиальна, чиста, это было видно, как говорится, невооруженным глазом, и если бы я сейчас попытался ее поцеловать, то непременно получил бы оплеуху и провалил всю операцию. А поцеловать мне ее очень хотелось и даже не в соответствии с моими планами, а просто, безо всяких планов и прочей чертовщины мистера Тернера.
