— Нет.
— И все-таки готовы были бросить его как металлолом?
— Ради того, что двигатель значил для меня, — медленно произнес он, — я хотел, чтобы он не попал в производство и сгинул навсегда. — Он смотрел прямо в глаза Дэгни, и она ясно различала в его голосе жесткую, непреклонную, беспощадную, ровную ноту. — Так же, как вам придется пожелать, чтобы «Таггарт трансконтинентал» развалилась и сгинула.
Подняв голову, она выдержала его взгляд и тихо сказала — открыто, гордо и просительно:
— Не заставляйте меня отвечать сейчас.
— Хорошо. Мы расскажем вам все, что пожелаете. Мы не будем торопить с решением. — Потом он добавил, и ее поразила мягкость его тона: — Я сказал, что самым трудным для нас было не испытывать ничего, кроме равнодушия, к миру, который мог быть нашим. Я знаю, все мы прошли через это.
В комнате наступила полная, ничем не нарушаемая тишина. Свет — от изобретенного им двигателя — падал на лица собравшихся, безмятежные и уверенные. Дэгни еще не доводилось бывать на собрании столь спокойных и уверенных в своей правоте людей.
— Что вы делали после того, как оставили «Твентис сенчури»? — спросила она.
Отправился искать факелы в ночи. Моей задачей стал поиск тех, кто нес свет в сгущающейся тьме дикости, поиск людей таланта, разума. Я следил за их делами, их борьбой и агонией. Я забирал их, когда видел, что с них довольно.
— Что вы им говорили, чтобы заставить все бросить?
Я говорил им, что они правы. — В ответ на ее вопросительный взгляд он добавил: — Я возвращал им гордость, которую они не осознавали. Я давал им слова, чтобы все назвать и понять. От меня они получали бесценное приобретение, о котором так долго и страстно мечтали, даже не зная, что нуждаются в нем: моральное право. Не вы ли называли меня разрушителем и охотником за людьми? Я выступил агитатором и зачинщиком этой забастовки, вожаком восстания жертв, защитником угнетенных, эксплуатируемых, обездоленных, и, когда я употребляю эти слова, они впервые обретают свой прямой, буквальный смысл.
— Кто первым последовал за вами?
Он намеренно выдержал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова, и ответил:
— Два моих лучших друга. Одного вы знаете. И наверное, вы лучше других знаете, какую цену он заплатил за это. Следующим был наш учитель доктор Экстон. Он при соединился к нам после одной вечерней беседы. Вильяму Хастингсу, моему начальнику в исследовательской лаборатории «Твентис сенчури», было нелегко побороть себя. Это заняло целый год. Но он пришел к нам. За ним Ричард Хэйли, затем Мидас Маллиган.
