Тимоша не спеша рукава засучил. Боба сошел с тротуара.
— Не возникай.
— Не надо, — попросил Боба. — Из-за какой-то рыжей поссорились. Да она не стоит… Пойдем, а то черви уснут.
— Они уже уснули. — Тимоша взял Бобу за воротник.
— Торчим здесь на солнце, — прохрипел Боба. — Дохлых никто не купит.
— Купит. Мы в банку анисовых капель покапаем, они все на голову встанут, ежом растопырятся. — Тимоша поднял кулак.
— Только не очень сильно, — сказал Боба и опустил голову.
— За двух ослов и за двух баранов.
— За одного барана.
— За двух. Девчонку ты тоже бараном назвал.
Боба вырвался, возмущенный.
— Меня за рыжую бить? Товарища из-за какой-то там рыжей?
Если товарища бить из-за рыжей,
Значит, товарищ уже не товарищ —
предатель!
В душе моей сразу получится грыжа,
Если меня из-за рыжей ударишь,
предатель!
Пусть сердце поэта сковано льдом!
— Перестань.
— Не буду, — сказал Боба покорно. — Конечно, девчонку бараном назвать нельзя — это безграмотно.
Самолеты на взлетном поле нетерпеливо гудели, сотрясали воздух сотнями лошадиных сил, им были неинтересны мелкие ребячьи страсти.
Тимоша почесывал свой кулак, раздумывая, залепить Бобе леща или простить.
Автомобильный гудок загнал мальчишек на тротуар.
Девчонка сидела на заднем сиденье серой «Волги» и махала шапкой.
— Эй! — сказала она. — Садитесь, поедем. А то у вас в самом деле черви уснут.
Боба поправил куртку и как ни в чем не бывало первым полез в машину.
— Садись, Тимоша, — сказал он. — Мы не гордые.
Автомобильный мотор мягко фыркнул. Осенние яркие листья ринулись под колеса, взлетели, кружась, позади машины и снова легли на асфальт.
Шумная толпа пассажиров заполнила площадь.
«Совершил посадку самолет сорок два — пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят зайти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка. Повторяю: совершил посадку самолет сорок два — пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят пройти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка», — объявил по радио мужской хриплый голос.
В Ленинграде осень. Деревья украсили землю яркими листьями. Машины, которым велено убирать, жуют листья, дрожат от сытости, а листьев все больше. Листья все ярче.
Улица была тихая, и дома на ней разноцветные. Ольга тащила по улице свой мешок. Шуба у нее нараспашку. Волосы растрепались. Мимо Ольги шагали прохожие. Первые и вторые улыбались ей. Третьи и четвертые не смотрели на нее, они в себя смотрели, в свои дела и заботы. Зато пятые-десятые хмыкали, хихикали, указывали на нее перстом.
