— Не буду весь век на коленях ползать, как ты, — отрезал Гирш.
На коленях ползать! Да разве он, Эфраим, ползает? Он работает. В конце концов, чтобы честно копейку заработать, не грех и поползать. Грех — перед господином, перед купцом или подрядчиком ползать. А перед работой? Дай ему, Эфраиму, только бог еще годков десять перед ней поползать!
Хотел Гирша взять в ученики и Аншл Берштанский, парикмахер, и снова Гирш ощетинился, как еж:
— Брадобреем — никогда! К чужим болячкам и перхоти прикасаться! Лучше подохну с голоду.
И то ему нехорошо, и это.
Наконец решил в город податься, в Вильно.
Как и братья.
Как и сестра.
Эфраим умолял Гирша, чтобы разыскал в Вильно Шахну, старшего брата своего, тот, по слухам, большой там начальник, «ученый еврей при губернаторе», как уверяет всезнайка Шмуле-Сендер. Важно не при ком, а важно, что ученый.
— Он тебе и с жильем, и с работой поможет, — сказал Гиршу Эфраим.
Но средний сын и слушать про помощь не хотел.
— Не брат он мне. Не брат.
Как же так — не брат?
Отец ведь у них один — он, Эфраим. И росли вместе, сироты. Шахна его, Гирша, и ходить научил. Бывало, возьмет за руки и водит по дому, по двору, по мостовой. Водит и приговаривает:
— Мы с тобой всю землю обойдем. Только не падай.
Может, он его и в Вильно за руки возьмет и не даст упасть?
Что-то стряслось с Гиршем.
Или с Цертой. Давно от нее из Киева писем нет.
С Шахной ничего дурного случиться не может. Шахна живет, не тужит, посылает ему, Эфраиму, каждый месяц деньги. Видно, губернатор ценит его, иначе такое жалованье не платил бы.
И Эзра, поскребыш, здоров, птица перелетная, бродяга.
Пока Эфраим думает о своих детях, в молельню входит местечковый нищий Авнер Розенталь.
Авнер здоровается с Эфраимом, кивает Шмуле-Сендеру, садится напротив ковчега завета и, позевывая, начинает читать молитву.
Эфраим завидует Розенталю. Авнер на своем веку повидал не одну молельню, не одно местечко, не один город. Где только не бывал, в какие двери не стучался!
Чтобы приглушить свою тревогу за Гирша, Эфраим поддевает крючком своей мысли Авнера.
Хорошо ему — ни жены, ни детей. Детей у него никогда не было, а жена его утопилась. Не вынесла, как он говорит, позора, не захотела быть нищенкой.
Авнер долго стоял на берегу Немана и тыкал своим нищенским посохом в воду.
Тыкал и плакал.
И звал ее.
Плакал весь день. И всю ночь.
С тех пор чужие жены полощут белье в слезах Авнера.
— У человека два Немана слез. В каждом глазу по одному. Куда, Эфраим, впадают паши слезы?
