– Не часто представляется мне возможность видеть женщину в брюках, - сказал он. - По правде говоря, это происходит впервые.
Эмма резко выпрямилась и бросила на него настороженный взгляд.
– Вы шокированы?
– Чтобы шокировать меня, понадобится нечто большее. - Он окинул ее восхищенным взглядом. - Ты напомнила мне строку Тютчева:
Люблю, когда лицо прекрасной Зефир лобзаньем пламенит…
Очевидно решив, что он насмехается над ней, Эмма яростно сверкнула глазами и отвернулась к поилке.
– Я не люблю стихов.
– Что же ты тогда читаешь?
– Ветеринарные журналы и газеты. - Она с усилием подняла тяжелое ведро.
Николай машинально попытался ей помочь:
– Разреши…
– Я привыкла, - угрюмо буркнула она. - Отпустите.
Николай с усмешкой поднял руки, как бы сдаваясь:
– Ради Бога.
Эмма насупила густые рыжеватые брови и показала на стоящее рядом второе ведро:
– Если хотите помочь, берите это.
Николай подчинился и несколькими ловкими движениями закатал рукава. Ведро больше чем наполовину было наполнено свежими мясными обрезками. Их было, наверное, фунтов двенадцать. В нос ему ударил запах крови, и он помедлил, перед тем как поднять ведро.
– Брезгуете? - язвительно осведомилась Эмма. - Такая работа вам претит? Ниже вашего достоинства?
Николай ничего не ответил, хотя она была права. У него никогда в жизни не возникало необходимости или потребности заниматься подобным трудом. Физическую нагрузку мужчинам его круга доставляли верховая езда, охота, фехтование и кулачные бои.
Когда он наконец подхватил ведро и поднял его, запах крови усилился. Густой, сладковатый… Он замер, пальцы словно окостенели. Воспоминания нахлынули, захлестнули мозг. Мучительные, мрачные картины!… Он боролся с ними, пытаясь прогнать прочь, но они затопили его алым приливом.
***
Кровь сочится, течет по груди. Спину жжет от ударов плетей, грубая веревка впилась в запястья, пропахав глубокую борозду до мяса. Царский дознаватель Львов легкими перстами коснулся его лица, не давая каплям едкого соленого пота попасть в глаза. Хоть и славился Львов изощренностью в пытках, но, кажется, не получал от этого удовольствия.
– Может, хватит? - тихо спросил он, - Может, теперь признаетесь, ваша светлость?
– Я ничего не сделал, - прохрипел Николай.
Это было ложью, и они оба прекрасно это понимали.
Он был убийцей. Он убил Савелия Щуровского, царского любимца и советчика. Однако, поскольку доказать это не удавалось, его обвинили в измене. Дни были бурными: реакционеры и реформаторы шли стенка на стенку, царю грозила опасность со всех сторон. Не требовалось никаких улик или доказательств для того, чтобы заключить человека в тюрьму на неопределенное время, достаточно было лишь подозрения.
