За полгода «потрет» возбужденной менады в облегающем хитоне, со вздернутой грудью, откинутой назад головой, красовавшийся рядом с зеркалом на боковой стене комнаты, не только не надоел девушке, но нравился с каждым днем все больше, все настойчивее, притягивая к себе неизъяснимой тайной. Теперь она мечтала, что как только представится случай — а то, что он представится и представится скоро — она была уверена, ведь вокруг столько богатых и щедрых мужчин, — она первым делом отправится в Афины, к стенам Парфенона, чтобы вдоволь надышаться воздухом Эллады, а вот затем непременно заглянет в Дрезден, где в художественном музее хранится вырезанная из паросского мрамора миниатюрная фигурка «Вакханки».
Одеваясь, любуясь своим молодым упругим телом, она намеренно сравнивала себя с каменным изваянием «жрицы культа Диониса», оригинал которого, послуживший образцом для античного ваятеля, уже давно растворился в природе, превратившись в новые предметы — в землю, в растения, в животных, людей. «Может и во мне живет её частичка, пусть только одна молекула, один атом её тела, а может и не только атом, но ген или даже несколько её генов! — вопрошала Елена, а потом начинала грустно сетовать. — Вот так же и я когда-нибудь сольюсь с природой. Но сначала состарюсь, а может до того еще и располнею. Как быстротечна жизнь, молодость, девичья красота! А значит, надо спешить жить, торопиться все успеть! Но что я должна успеть — эх, если бы знать…».
Незаметно она стала беседовать не только с собой, но и с «портретом» танцующей менады. «Ну, как я тебе? — спрашивала Лена свою немую собеседницу всякий раз, когда заканчивала утренний макияж. — Как тебе моя новая помада? Это французская, настоящая, от самого Диора — мой парень подарил на Восьмое марта. Нравится? Мне тоже… А вот лифчик я сама купила, правда, на папины деньги. Как ты считаешь, мне идет бордовый цвет? Да, мне тоже кажется, что ярко красный был бы лучше, но и этот ничего, согласна?» Лена не только «советовалась» с «мраморной подругой», но полуосознанно отождествляла себя с ней, хотела походить на неё, правда, сама не знала, в чем именно. Нет, она не собиралась учиться танцевать, не хотела становиться язычницей, даже и не думала поклоняться Бахусу ни в прямом, ни в переносном смысле слова, и все же ей хотелось быть похожей на менаду, хотелось быть такой же энергичной, смелой, мужественной, страстной, необузданной…
Утренние мгновения выходных летних дней Лена не просто любила, а впитывала всем телом, каждым квадратным сантиметром кожи, стараясь подольше их продлить, подольше понежиться под ласковыми струями-отблесками, отлетавшими от спиц инкрустированной бриллиантами золотой колесницы вечно юного Гелиоса. Вот и сейчас она не спешила открывать глаза, стараясь хорошенько подпитаться энергией космоса. Но на этот раз идиллию нарушил телефонный звонок. Понимая, что родители уехали в сад — в Святогорске именно так называли шестисоточные участки земли, окаймлявшие окраины города со всех сторон, — и трубку поднять может только она, девушка все же надеялась, что упорный абонент успокоится и прекратит трезвон. Действительно, на несколько секунд телефон замолчал, но потом вновь, казалось, с новой силой, еще более звонко и надрывисто продолжал требовать сатисфакции. «Блин, ну, откуда у людей столько упорства! И совсем нет совести, неужели нельзя потом позвонить!? Наверняка, это или Андрюха, или Танька, и знают же, что я в это время сплю, но нет же, надо им меня позлить с утра пораньше!» — тихо и почти беззлобно ругалась про себя Лена, но все же встала и успела взять трубку до того, как её положили на другом конце провода.
