В то же время мы стремились сохранить характерные для арабского литературного стиля вообще и для аль-Харири в частности образные средства, которые отражают специфику языка макамы, хотя и могут показаться несколько необычными («беседы нашей огниво сыпало искры без перерыва», «ночь натянула шнуры своего шатра» и т. п.).
Хотели мы дать читателю представление и о звучании арабского текста, не ставя, однако, своей задачей воспроизвести все его звуковые украшения, потому что перевод, «озвученный» полностью по-арабски, опять-таки казался бы излишне вычурным.
В тех случаях, когда необходимо было передать в переводе такие элементы поэтической формы, которые в русском языке эквивалентов не имеют, приходилось подбирать для них аналоги. В частности, в макамах Мерагской и Алеппской излюбленные арабскими средневековыми авторами графические украшения заменялись украшениями эвфоническими, т. е., например, вместо повторения или чередования однотипных букв («отмеченных точками» или «не отмеченных точками» и т. п.) герои прибегают к повторению или чередованию одинаковых или однотипных звуков.
Делая таким образом русский текст более ясным по мысли и несколько более сдержанным по стилю, мы сочли необходимым сохранить ритмическую структуру подлинника и рифмовку, чтобы дать читателю представление о звучании арабского саджа.
Как известно, ритмизация не чужда русской литературной прозе. Большие куски ритмической прозы часто встречаются у таких общепризнанных мастеров стиля, как Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, И. А. Бунин. Основу ритмической организации русской прозы составляют грамматические и синтаксические параллели, поддержанные словесными и звуковыми повторами; иногда наблюдается стремление выравнять число слов, слогов или ударений в определенных ритмических отрезках, подобрать окончания определенного типа.
Поскольку ритмическая организация арабского саджа имеет в общем ту же основу (при большем удельном весе звуковых и словесных повторов, рифмы и параллелизма синтаксических конструкций); переводчики считали возможным воспроизвести его русской ритмической прозой. Наш перевод не копирует ритм подлинника; в нем, как правило, ритмически члененные отрезки длиннее, чем в подлиннике, главным образом из-за необходимости расшифровки текста, о чем было сказано выше, и частого отсутствия полных лексических соответствий.
Конструируя ритм саджа, мы сочли обязательным сохранить и рифму, которая часто играет роль и ритмообразующего фактора. При этом мы опирались на опыт таких известных мастеров перевода с европейских языков, как М. Л. Лозинский («Кола Брюньон») и Н. М. Любимов («Тиль Уленшпигель»). Учитывая характер лексики и фразеологии макам, мы использовали средства только литературного языка на равных стилевых уровнях, избегая просторечия и вульгаризмов. В таком случае, как нам кажется, рифма наряду с ритмом подчеркивает усложненность стиля, как бы компенсируя облегченность звуковой стороны текста, и придает ему оттенок некоторой «старинности» при сохранении чуть лукавого оттенка повествования.
