Макамы | страница 63



— Лучший руководитель тот, кто прямым путем тебя поведет.

Потом бросил спутников, подошел поближе ко мне и такие стихи прочел мне наедине:

Ты знаешь, Харис, мой секрет:
Шутник, певец я и поэт,
Царям я услаждал обед
Речами слаще, чем шербет.
Меня не смяло бремя лет,
Хотя судьба меняла цвет;
Нужда — мой горестный сосед —
Не поломала мне хребет.
Лукавство — вот мой амулет,
За мной идет добыча вслед,
Других владельцев словно нет —
Один я всем отец и дед:
И Сим, и Хам я, и Яфет[157]!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Я сказал ему: «Клянусь Аллахом, ты — Абу Зейд, ты ближе к богу, чем Амр ибн Убейд[158]»!

Похвале моей проповедник был рад и воскликнул:

— Послушай-ка, милый брат:

Ты правды держись, если даже она
Тебя будет жечь, словно зной — бедуина.
Ты помни о боге: глупее всего,
Рабу угодив, прогневить господина!

Потом он с друзьями простился и походкой медлительной удалился. Мы его долго в Рее искали, повсюду письма о нем рассылали, но увы — узнать не случилось мне, в какой он скрывается стороне.


Перевод А. Долининой

Поэтическая макама

(двадцать третья)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Как-то в юности покинул я отчий дом из-за несчастий, обступивших меня кругом и внушивших душе моей великий страх, так что решил я ночью бежать второпях. Опрокинул и вылил я чашу дремоты и быстрых верблюдов пустил по буграм и болотам, ехал там, куда до сих пор ничья нога не ступала, птица ката[159] и та не залетала. Наконец я прибыл в Город мира — Багдад[160], где беглецу никакие опасности не грозят. С одеждами страха я расстался, гулял по городу и развлекался, плоды удовольствия срывал я и здесь и там и к остроумным прислушивался словам.

Однажды я вышел на площадь, что была позади дворца, — прогулять своего жеребца и дать своим любопытным глазам побродить по красивым местам. Вдруг я увидел всадников, скачущих друг за другом, и людей, что на площадь тянулись цугом. А там, в середине, на майдане[161], — старик в калансуве[162] и тайласане[163]. Я пригляделся — этот старик мальчишку в рваном джильбабе[164] держит за воротник и, ничего не говоря, тащит его прямо к халифским дверям. А у самых дверей на подушках важно сидел грозный вали[165], наблюдающий за порядком, вершитель многих судеб и дел. Старик, обратись к нему, сказал:

— Да возвеличит Аллах эмира, да не лишит его достатка и мира. Взгляни, взял я этого сироту малым ребенком на воспитание, к обученью его приложил старания, лелеял его, успехами его дорожил, а он, товарищей превзойдя, меч вражды против меня обнажил. От него я такого бесстыдства не ожидал, после того как я знаниями его напитал.