Макамы | страница 36

— Скажи, ты и вправду Абу Зейд или это мои пустые домыслы?

Он воскликнул:

— Да, Аллахом клянусь, тем, кто сделал ловлю дозволенным промыслом!

Я спросил:

— А что за мальчик с тобой, сводящий с ума своей красотой?

Абу Зейд отвечал:

— Это мой сынок, для таких, как наш вали, надежный силок!

— Красота его — отцу отрада. Неужель для обмана ее использовать надо?

— Если б кудри его не пленили вали, не видать мне пятидесяти мискалей!

Потом сказал:

— Не уходи, давай эту ночь мы с тобой просидим и разговорами до утра жажду общения утолим. Ведь завтра с рассветом я эту обитель покину, а вали оставлю раскаянье и кручину.

Так ночь я провел с приятным соседом среди ароматных садов беседы. Лишь края небес зарей осветились, Абу Зейд и мальчик со мною простились и оставили вали гореть в огне сожаления, испытывать тягостные мучения. А когда Абу Зейд тайком со двора выходил, он письмо запечатанное мне вручил:

— Отдай его вали, ради бога, как только заметят, что мы сбежали, и в доме начнется тревога.

Но, словно аль-Муталяммис[76], письмо я открыл украдкой; я полагаю, что вали читать его было б несладко:

Говорит рассказчик:

— Я, прочитав, разорвал на клочки Абу Зейда насмешливое посланье. Не знаю, поносит обманщика вали или нашел ему оправданье?

Перевод А. Долининой

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Сердце мое ожесточилось — видно, от странствий оно утомилось, и, в Саву[79] приехав, я его врачевать решил по завету пророка — посещеньем святых могил. И когда я пришел в обитель печали, туда, где в земле истлевшие кости лежали, я увидел толпу людей у могилы открытой и тело, которое вот-вот в могилу будет зарыто. Размышляя о возвращенье к Аллаху, подошел я на похороны взглянуть, вспоминая родных и друзей, кого провожал я в последний путь! А когда свершился обряд погребения, когда замолкли слова сожаления, некий старец с посохом странника взошел на холмик земли, но лица его мы разглядеть не могли, ибо голову он закутал плащом (что в этом кроется хитрость — я не ведал еще). Он сказал: