— Эй! Йозеф!
По склону, размахивая палками, едет лыжник. Это Граховец.
Папрскарж почти у самой дороги. Он поворачивается и, утопая в глубоком снегу, бежит наперерез Граховецу. И тут же слышит за спиной шум автомобиля и крики:
— Стой! Стой!
Папрскарж еще быстрее продвигается по снегу, делая вид, что не слышит. Вполголоса окликает Граховеца, делая ему знак рукой, чтобы он скрылся. Но ничего не выходит — или Граховец не понимает, или уже поздно. К ним бегут двое немцев с пистолетами в руках.
— Документы!
Дальше все идет быстро. Граховеца не трогают, а его, Папрскаржа, забирают. Машина трогается. Учитель Граховец стоит у дороги, опираясь на лыжные палки, и смотрит им вслед.
Когда машина проезжает мимо школы, Папрскарж замечает Махичека, стоящего около двух брошенных в снег лопат.
«Так и не убрал их», — с раздражением отмечает он про себя, но тут же осознает ненужность этой мысли и с сожалением думает: «Такой прекрасный день! Какая жалость!»
* * *
Папрскарж сидит у родничка, смотрит на воду и думает, думает…
Тогда его отвезли в Угерске-Градиште. По дороге забрали священника Кобылку из Бечвы, директора Малахарека из Годславиц, госташовицкого учителя Климека, майора Ставиногу из Рожнова и сына мезиржичского фабриканта Янебы, а также еще несколько человек, которых он знал только в лицо по Сокольским [2] соревнованиям и собраниям легионеров. В тюрьме в Градиште он пробыл до весны. Солнце уже пригревало, и на улицах стояли лужи, когда его отвезли в Бреслау для судебного разбирательства. Суд из трех человек в черных мантиях с белыми галстуками-бабочками работал ускоренными темпами, ликвидируя враждебные империи элементы. И хотя упрямый заключенный Йозеф Папрскарж ни в чем не сознался, он получил четыре года строгого заключения. После вынесения приговора его перевезли в Волау. Там он должен был отбывать наказание. Долгие четыре года… Организм у него был крепкий. Он выжил.
— Жизнь иногда очень сурова, правда?
Папрскарж в испуге вскочил. Перед ним, опершись о сосну, стоял учитель Рудольф Граховец.
— Это ты, Руда?
Граховец раскрывает объятия, и Папрскарж идет к нему. Медленно, нерешительно.
— Ну, ну, дружище! — говорит Граховец.
Папрскарж высвобождается из объятий.
— Скоро же ты, однако, пришел!
— Ты ждал меня?
— Ты еще спрашиваешь? Я так долго ждал тебя… С самого начала, как только вернулся, ждал тебя…
Граховец ведет друга к роднику, усаживает, сам садится на корточки. — Я не мог. Похоже, что Граховец не принимает упрека всерьез.
