— Взгляните, милостивый государь мой, на этих двух крестьянок и на их госпожу, отдающую им приказания. Обратите внимание на природную величавость их движений и осанки. Не кажется ли вам, почтеннейший Николай Михайлович, что госпожа лишена тех достоинств и приятностей, которыми наделены поселянки?
Венецианову казалось, что его невидимый собеседник ошеломлен, и он, довольный, продолжал:
— Иные художники, в академическом корыте выкормленные, так нарисуют добродетельных российских поселян, что только диву даешься — не русские сии лица и фигуры, а греческие… А надобно знать, что произведения греков и великих художников Рафаэля, Микеланжела, Пуссена и прочих доказывают, что путь их к достижению совершенств была одна натура… Ничто так не опасно, как поправка натуры; тот, кто начал исправлять натуру, никогда не достигнет высшей степени художества…
Эти воспоминания отчетливо и ярко проносятся в голове Венецианова, когда, поддерживаемый Захаркой, он выходит на дорогу по направлению к дому.
Тут он вступает в мир привычный и дорогой его сердцу. В этом мире нет ничего такого, что отвлекало бы его от любимого искусства. Вот идут навстречу по дороге мужики и бабы, радостно его приветствующие. Для него крестьяне не просто его люди, его дворовые, а неотъемлемая часть художнической жизни. Вот приближаются, еще издали ласково кланяясь, Прасковья Ильинична Назарова с дочерью Капитолиной. Венецианов сразу после покупки имения взял их в дворню из Сливнева. Капитолина, или как все ее зовут — Капитошка, была приставлена им к младшей дочери Филисате и с тех пор находится неотлучно при своей барышне, следует за ней и тогда, когда Венециановы всей семьей выезжают в Петербург.
Алексей Гаврилович уже в ту пору пленился строгим, чистым, истинно русским обликом Капитошки и с нее первой начал свою галерею русских крестьянок.
А несколько позднее он написал ее мать — «Параню со Сливнева».
Венецианов гордится, что натурщики его не посторонние люди, позирующие в мастерской, а крестьяне, которых он наблюдает каждодневно. А еще больше гордится тем, что на картинах своих сохраняет не только их натуральный облик, но и имена, не допускает, чтобы на выставках в Петербурге они были безымянными поселянами и поселянками.
Алексей Гаврилович хорошо знает, как превосходительные и высокородные, воспитанные академией художники морщатся, негодуют не только на избранные им модели, но и высказываются против этих раздражающих господский слух простонародных, мужицких имен.
