Йозеф любил природу, а это была природа той местности, где он жил. Местности, где не было времен года, где зима отличалась от лета только температурой, тем, что длиннее становились то дни, то ночи, или тем, что в саду что-то зеленело, а потом на улице появлялась серая слякоть. Других отличий не было, не было знойного голубого неба, пшеничных полей и теплых озер, не было вьюг, метущих по белым замерзшим полям, морозного треска деревьев в заснеженном лесу. Но если лето и зима еще как-то различались, то весну и осень вообще никто не знал, они проходили незамеченными. Нечему было здесь цвести и нечему увядать, на черных от угля лугах среди шахт росла лишь бесцветная колючая трава, на цветы у земли сил уже не хватало, на кустах не набухали почки, деревья и вовсе не росли, поэтому никакой опавшей листвы осенью не было, никто не любовался осенним золотом, не искал каштаны среди шороха листьев, не собирал урожай.
Погода на земле приспособилась к погоде под землей, все было монотонно, все – искусственно, год протекал одинаково – как на земле, так и под землей: тупо, однообразно, без календаря время года распознать было невозможно, да и календарей-то у многих не было. Когда кому отдыхать, а когда идти в забой, определяло правление шахты, были еще воскресенья, праздники, но иногда и в эти дни приходилось идти на работу. Летом надевали белье потоньше, зимой – потеплее да куртку потолще.
И все же, если бы Йозефа спросили, где его родина, он указал бы на тот клочок земли, что был у него сейчас перед глазами, на закат солнца, которым редко мог налюбоваться вдосталь, на гору породы, на луг перед нею, который с годами постепенно превращался в топкое озеро, потому что земля здесь проседала, тихо съеживаясь, устав от того, что человек делает с нею на ее поверхности и в ней самой. Поговаривали, что когда-нибудь сюда снова придет вода и в конце концов они будут сидеть на верхушке горного отвала и считать затопленные шахты.
Родина – это была и шахта Дальбуш, где он жил, на земле и под землей, где половину жизни провел он в проходах и штольнях внутри горы. Однажды гора уже попыталась оставить его у себя, целый день он просидел в завале: кровля обрушилась, и его зажало в узкую щель, а рядом, вплотную к нему, лежал его товарищ, их завалило лежа, в том положении, в котором они добывали уголь, они дышали в лицо друг другу, один набирал дыхание, другой выдыхал, и два сердца громко стучали под шорох осыпающегося где-то угля. Несколько часов они молчали, потом другой шахтер сказал: «Надо же, засыпало – так именно с поляком». А Йозеф, который о Польше слышал только из рассказов, стал тихонечко, себе под нос, говорить:
