-Давайте не ссориться, - весело сказала она (Рустем отметил про себя, что слышал эту фразу в каком-то фильме). – Ведь вы не хотите, чтобы вас били?
-Не хочу.
-А я не хочу вас бить.
-Рад слышать, - отозвался Рустем: пройдя через ад, он стал смелее.
Света вновь присела рядом с ним на корточки.
Глаза Адагамова непроизвольно скользнули по сиськам комиссара, выглядывающим из декольте. Это не осталось незамеченным.
-Хочешь меня чпокнуть? - мурлыкнула комиссар.
-Ты только что разбила мне яйца, – выдавил Рустем, не в силах оторвать взгляд от сисек Изивановой.
-Действительно, разбила, - согласилась Света, по - подростковому хохотнув. – А если так.
Она подалась вперед и окунула лицо Адагамова в свои сиськи. В океан своих сисек. Он вдохнул запах холеного женского тела, имперского тела, изнеженного ваннами из сливок и шампанского. Тела федерального комиссара. Тела, пользовать которое (по слухам) дозволено только лично Путину.
-Эге, а говорил, разбила яйца.
Рука Светы нащупала поднявшийся хуй Адагамова, подрочила через брюки. Рустем застонал, лизнул сиськи.
Света сразу отстранилась.
-Скажи.
Адагамов смотрел на сидящую перед ним женщину – зеленоглазую, пышногрудую, холеную имперскую шлюху.
«Женя»- пришло в голову имя, и он тут же вспомнил все. Захваченный китаезами поезд, убийство Навального, крах затеи Гельмана, мрачный потолок Берлоги (не даром их прозвали берлогерами), и ее – Женю Чирикову, тощую, изможденную, нелепую. Но любимую.
Если он скажет комиссару все, Берлогу зальют напалмом, и все они сгорят: добродушный толстяк - Гельман, порывистый Удальцов, глупышка - Кичанова, умница – Венедиктов, чудак – Кашин, старый мудрец Касьянов. Сгорит и Женя.
-Ты разбила мне яйца, тварь, - едва слышно простонал Рустем.
-Что?
Он повторил, с вызовом глядя ей в глаза.
-Значит, не хочешь по хорошему?
Адагамов не ответил.
-Ну что ж.
Комиссар поднялась.
-Рыков! Эй, Рыков, пойдите сюда.
