Город - это то, что мы из него сделаем.
Вы и я. Мы - это Город.
Что бы нас ни ждало впереди.
("Только вперед")
Этой патетике, однако, лишь внешне противоречат негромкие и тем более проникновенные строки молодой поэтессы Ли Цзуфен, автора одного из лучших, как принято считать, произведений сингапурской гражданской лирики, стихотворения "Моя страна и мой народ":
Моя страна и мой народ
Не здесь и не там, и даже
Не в убежище моих пристрастий,
Даже если бы я могла выбирать их.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я сидела за партой с карандашом в руке,
Когда Век подавлял беспорядки
За стенами школы или расправлялся
С "белыми дьяволами",
Написавшими книги, по которым меня учили.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я росла в тени, отброшенной огромным Китаем,
Но вела дневник по-английски.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И тогда я научилась вместо этого водить машину
И любить асфальтовые дороги, пока
Я не увидела, что они срубают большие деревья
И сажают вместо них маленькие.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но нежная забота о человеческом сердце
Дает расцвести ста цветам,
И, может быть, мой выжидающий сосед,
Я обрету свое гражданство в твоем признании
Моего родства.
Мой народ и моя страна
Это ты, ты - это мой дом.
Эта длинная стихотворная цитата, право же, больше говорит о духовном мире англоязычных литераторов Сингапура и стоящих перед ними проблемах, чем несколько страниц рассуждений. В ней и горькое чувство неприкаянности автора, пишущего на "чужом" языке, и любовь к этому языку, и искренние и нелегкие поиски духовной опоры, и бескомпромиссность, и любовь к ближнему, "соседу", как единственная форма подлинного обретения себя, своей родни и своей родины.
Ли Цзуфен принадлежит к числу немногих сингапурских стихотворцев, которым даже самые строгие критики не предъявляют обвинений во "вторичности". Вообще же нельзя совсем отказать в правоте тем, кто пишет о "провинциальности" сингапурской литературы, как бы не относящейся к "большой" англоязычной, будь то литература "метрополии" или соответствующие "мировым литературным стандартам" произведения Чинуа Ачебе, Р. К. Нарайана или Ника Хоакина. Можно было бы говорить и об оранжерейной атмосфере, в которой развивается англоязычная поэзия Сингапура, и о заниженных критериях местной критики, и о неизбежных влияниях английских и американских классиков XX века, и о том корне зла, которым, по мнению некоторых критиков, является убаюкивающая сингапурских поэтов иллюзия, что они пишут на своем "втором" языке, тогда как английский является, по существу, первым и единственным литературным языком, которым они владеют. Трудно, однако, отрицать то, что Роберт Ео, Артур Яп, И Тянхон и ряд других англоязычных поэтов Сингапура выражают в своих произведениях близкие как своим соотечественникам, так и тысячам их потенциальных зарубежных читателей мысли и чувства. В деловой и "заорганизованной" атмосфере Супергорода его англоязычная поэзия, обращенная к свободной индивидуальности, предостерегающая от изнурительной погони за жизненными благами и от опасности превращения в "отлаженные стальные счетно-решающие устройства", настойчиво напоминает о том, что не хлебом единым жив человек; это одна из тех отдушин, которая спасает город от нравственного голодания. Она относится к тем природным и духовным оазисам, которые находит и чутко описывает автор лучшей нашей книжки о современном Сингапуре журналист Юрий Савенков {Савенков Ю. Сингапурские этюды. М., 1982.}.
