— Галя, ты можешь ответить на один вопрос?
Слова, голос отца были другими, мягче, добрее. В девушке затеплилась надежда.
— Да, папа.
— Ты любишь Вадима?
— Люблю, — без колебания призналась дочь. — Познакомились мы еще в прошлом году. Зимой он приезжал ко мне в Москву.
— Тебе в нем все нравится?
— Я сказала: люблю его.
Горин подошел к дочери, осторожно приподнял ее подбородок.
— Самая пылкая любовь не должна делать человека слепым. Надо видеть все, чем живет любимый. И не мириться с плохим. Иначе любовь может стать горем.
Когда легли спать, Горин рассказал жене, о чем говорил с дочерью.
— А со мной не захотела поговорить. Выходит, я для нее уже мало что значу.
В голосе жены Горин услышал обиду и попытался успокоить ее:
— Просто Галя решила сама, и немедленно, помочь своему избраннику. Ты же, наверняка подумала она, могла и не рассказать мне обо всем сегодня… Как там, спит наш командир? — переменил он разговор.
— Накомандовался — не смог снять рубашку.
— Не слишком ли любит командовать?
— Тебе подражает.
— Боюсь, привыкнет командовать — разучится дружить. Не пора ли юному полководцу побегать в рядовых?
— Если вдруг, для него будет слишком сурово.
— Лечение без боли — не всегда благо. Это, кажется, твои слова. Спи, тебе рано вставать.
Горин погасил большой свет, включил ночник. Попробовал читать, но через несколько минут положил книгу на одеяло, задумался. С лица постепенно сошла его обычная внимательная мягкость, и вскоре оно стало сосредоточенно-отрешенным и, как показалось Миле, почти чужим. Так обычно начинались бессонные ночи мужа. Изнурительная череда их шла чаще всего после неприятностей на службе. Но сегодня, кажется, ничего тревожного не случилось. Или огорчил выбор дочери? Нет, разговор они закончили спокойно. Что же? Не жена ли Аркадьева? О ней он что-то не договорил…
Михаил шевельнулся, и Мила замерла. Сквозь сомкнутые ресницы увидела, как он, стараясь не дышать, посмотрел на нее, бесшумно опустил ноги на пол, надел тапочки и осторожно вышел из спальни. Во всех его движениях было столько предупредительности, что возникшее было подозрение показалось надуманным, а недобрые поступки мужа — просто невозможными.
То, что Михаил думал не о Ларисе Константиновне, а о делах, подтвердил и его звонок к Знобину.
— Павел Самойлович, не спишь? Тогда прошу, поднимись ко мне.
— Опять что-то надумал? — еще на пороге спросил Павел Самойлович, не меняя довольного выражения своего широкого лица, исполосованного крупными, как пласты целины, складками и морщинами. Пройдя к креслу, довольно плюхнулся в него.
