…Но сейчас я представил себя на знакомом учебном планере, вблизи того марлевого облачка, на летательном аппарате из фанеры, выкрашенном в красный цвет, что недавно сделал вынужденную посадку здесь, на Алом поле, и столь удачно, что даже никаких уличных проводов не задел. Что меня тогда удивило — из кабины вылез планерист, снял очки-консервы, сдёрнул шлем и превратился в… молодую женщину. Через несколько часов планер, к сожалению, увезли на трёхтоннке. Но я успел рассмотреть его досконально, даже внутрь пытался влезть, да планеристка не позволила, выматерила. И сразу перестала быть столь красивой, какой выглядела вначале.
…Рядом пыхтит Юрка. Чем же он занимается?
— Ты чего шебуршишь?
— Ящерка под гроб юркнула — и нет…
Мой друг озадачен. Он сдвинул в сторону небольшой гробик сизого мрамора, надпись на котором извещала, что под ним лежит невинный младенец, проживший на грешном свете месяц и четырнадцать дней.
— Хитрая. Даже хвост не оставила, — сетует Юрка, — выскользнула.
— А зачем тебе её хвост?
— Так просто. У неё же другой вырастет…
— Вот у людей бы этак. Не ходило бы столько безногих инвалидов на костылях. И с пустыми рукавами.
— Скажешь тоже.
— А чего? У ящериц же отрастают хвосты.
— То — у ящериц. Люди не ящерицы.
— Изобрести бы такое лекарство. Представляешь?
— Не-ка…
— Ну, выпил, к примеру, столовую ложку в день, и за неделю — вот она, нога, целехонькая. Новая. Постепенно выросла.
— А если перепьёшь? Как мой папаня до войны водку бутылями пил.
— Тогда одна нога — тридцать седьмого размера, а новая сорок пятого. Или пятьдесят пятого. Пришлось бы у дяди Лёвы Фридмана разной величины босоножки заказывать. Представляешь, как он опупел бы?
— А ему што? Он такой мастер — любого размера что угодно сошьёт. Хочь шисдисят пятого — на слона.
Мы посмеялись вдоволь над придуманной несуразицей, и я спросил друга вполне серьёзно:
— Бобынёк, а что если нам с тобой накачать горячим воздухом воздушный шар и подняться на нём на самую верхотуру: через окошки можно всё разглядеть — что там, внутри церкви. Интересно ведь.
— Легче лесенку сплести. Из веревок. И по ней подняться. Но, похоже, что там ничего нет — пусто. Я слышал от знакомых старух: какие-то такие зубостаты все иконы сожгли.
— Зачем же тогда попы замки повесили? Сам здраво подумай. Там что-то затырено, верняк.
Размышляя, что за железными дверями и коваными оконными церковными решётками может сокрыто, я насвистываю «Священную войну». Мне песня нравится своей торжественностью. Громко напевая её, что стоит любую вражескую цель захватить и поразить?
