Тётя Таня Данилова на собрании жильцов заявила от имени неведомого мне домкома, что землю следует «нарезать» лишь на членов семьи, способных обрабатывать участок самостоятельно. Грудному младенцу Кольке и трёхгодовалому карапузу Валерке, внукам Герасимовны, земли, дескать, не надо. И нам со Славиком тоже.
Бабка отчаянно возразила:
— Ты, Татиана, шибко умная штала нашальником в домкоме-те, а покумекала бы: ежели корову не кормить, будет она молоко давать? Вот так-то!
Меня упоминание о корове удивило: у бабки не то что козы — кошки не было. Корова в нашем дворе жила одна — в стайке у тёти Ани Васильевой, сестры тёти Тани, её семье она и принадлежала. Но при чём тут Герасимовна и её внуки? И я с братом?
Большинство при общем голосовании поддержало бабку — её непонятный довод убедил их.
Лужайку перед домом решили не трогать, а оставить для детей. В трёх домах, по подсчётам Герасимовны, вообще-то её звали Прасковьей Герасимовной, нас, пацанов и девчонок, набралось «цельна дюжина». Я всех по пальцам перебрал — получилось девять. И несколько лет спустя, когда отец поручал мне, например, купить дюжину яиц, я уверенно просил отсчитать девять штук — врезалось!
…Как же я ликовал, что вместе с поляной нам оставили и ручеёк! Он, незаметный, тёк в своей канавке, вероятно кем-то и когда-то углублённой, и тянулся к центру двора шагов на двадцать или чуть более. Разлившись возле груды бутовых камней лужицей, в которой жил большой жук-плавунец, переселённый мною из Миасса, вода опять уходила в землю.
Ручеёк тёк так тихо, что даже не журчал. Он словно таился от кого-то. Наверное, потому что был слабым, не то что неукротимо-бешеная струя уличной колонки на противоположном тротуаре — через дорогу перейти. Почва вокруг этого таинственного места, где жил-поживал ключик, всегда оставалась влажной, даже в сухие и жаркие лета. И в непролазных зарослях сирени близ дома, в котором обитало семейство Бруков, а они не пожелали выкорчёвывать кусты и в самые голодные годы войны, здесь всегда царила прохлада, и вокруг высился лес гигантских лопухов. Именно здесь мы любили играть в разведку с непременной добычей «языка». А ручей служил нам ориентиром. Чаще же — рубежом.
…Майским светозарным утром я выбежал во двор и не узнал полянку. Налево от тропинки, ведшей к парадному крыльцу нашего дома, до самого забора с соседним, почему-то называвшимся «судейским», двором, хотя в нём жила знаменитая заслуженная учительница, чернела свежевзрыхлённая земля, по которой суетливо бегал наш дворовый скворец. Ещё вчера поздно вечером я вприпрыжку возвращался по мокрой от росы траве, и всё было на месте, и лунка с ручейком в своей канавке тоже. И лишь непривычно серело несколько камней, зачем-то притащенных из нашей «крепости» костлявым, но жилистым Толькой Даниловым — Бумбумом. Ещё вчера днём на нашей полянке я наловил полный спичечный коробок кузнечиков — на них так охотно клюют жадные окуньки. А теперь где их отыщешь, кузнечиков, — жить-то им негде.
