— Пойдём в тень, а то вся спина у тебя обгорит на солнышке — мама ругать нас будет (уверен был, что журить она будет меня, а не брата).
И в этот момент явственно послышался какой-то звук, напоминающий писк. Слабый, еле различимый, будто откуда-то из-под земли. Послышится же такое! Но что это?
— Славик, ты что-нибудь слышишь?
Братишка повертел головой туда-сюда.
— Слышу. Мухи жужжат. А вечером комаров много прилетит. Ещё больше. Туча.
Славик всегда страдал и плакал от комариных укусов, на месте которых тут же, сей секунд, появлялись белые припухлости, — они невыносимо чесались. И мама делала ему холодные компрессы.
Опять раздался слабый писк. Не комариный. И не тёти-Марининого недавно родившегося Кольки — с ним часто тютюшкалась Герасимиха. Я подумал, бабушка этого самого грудного Кольки где-то недалеко. Вместе с малышом. Правда, как несколько лет спустя выяснилось, так и не вернувшийся с фронта отец Кольки (пропал без вести) приходился внуком Герасимовне. А Колька и Валерка — аж правнуками. Но тогда это не имело для меня никакого значения. Ну ладно, дело не в родословной соседей, а в другом — писк продолжался. Слабые, еле различимые звуки. Они звали.
Напрягши слух и повертев головой, как братишка, определил: доносятся звуки от одноэтажного барака, в котором обитали трамвайщицы — кондукторы, водители, женщины других специальностей из депо, и ни одного мужика, — всех забрали в армию. Ещё в сорок первом. Правда, по выходным дням в бараке появлялись мужчины и из открытых окон разносились громкие песни про камыш и про Стеньку Разина, а также частушки.
И хотя окна длинного барака сейчас распахнуты настежь, не из них слышатся подозрительные попискивания.
— Славк, неужели не различаешь? — спросил я брата, уже игравшего с «солдатиком» — небольшим жуком оранжевого цвета и с чёрными круглыми пятнышками на спинке, — их водилось в нашем дворе великое множество. Чем они нам нравились — не вредили разным овощам. За это мы их не уничтожали, не то что капустных зелёных гусениц. Или, как их называла бабка Герасимиха, «прожорных гушельниш».
Писк стал меня тревожить. Да и заинтересовал. Кто же всё-таки это?
— Славк, бежим посмотрим, кто там вяньгает, — предложил я братишке, и он моментально согласился. И в самом деле — забавно же! Может, птенец-воробьишко из-за наличника вывалился. Голый, розовый ещё, неоперившийся. Мгновенно представил, как к беспомощному желторотому птенчику с растопыренными, не обросшими перьями крылышками крадётся и вот-вот сцапает ощерившаяся голодная кошка.
