— Отчего они так, лесничий?
— Наверно, устали.
Последним усилием чинары выпрямлялись, тянули вверх свои корявые и длинные шеи, а у ног стелились, хоть взбегай по ним к небу, к солнцу.
— Я тут занималась, когда сдавала экзамены в школе, — сказала Мастура, подняв глаза.
А он подумал, что это совсем близко от маленькой улицы Тринадцати тополей, раз она тут занималась.
— Если бы папа не умер, я была бы студенткой.
Значит, отец недавно умер. Хочешь, я тебе помогу? Чем? Чем хочешь. Ты не смотри, что я такой легкомысленный, это я просто… Ну, вот такой я… Но все смогу… Скажи: останься — останусь. Не скажет она, не поймет, а он улетит еще сегодня, нет, в ноль часов, на рубеже двух дней, прожитого и не наступившего. Что он сделал, чтобы она поняла? Продал теткину мебель и купил пиджак из твида. Играл в футбол с огольцами под ее окнами… Цирк это.
И как раз проходили мимо цирка.
У полукруглых стен с афишами, на которых морды клоунов соседствовали с мордами тигров, хищно скаливших клыки, топтались, курили зрители. Был антракт, наверно… У маленького кинотеатра по соседству тоже кучками толклись парни и девушки, как будто здесь и фильмы шли с антрактами… Хорошо этим парням. Они будут так же и завтра топтаться. А его, Кеши, здесь не будет. Придумали авиацию.
И хотя старался он об этом думать насмешливо, получалось грустно. Даже тоскливо, как и одному не бывало в самой глухой лесной глуши. Вот где ему вдруг стало одиноко, в большом городе, вот когда…
Город зажег фонари.
Нырнули в ступенчатую пасть подземного перехода. Их встретили грозными выкриками:
— Берите — опоздаете! Ваше счастье!
— Слад-кие ор-р-решки!
От лотерейных билетов они отказались — к чему? Но поднялись из тоннеля, хрустя орехами, как белки, которых Мастура не видела. Разве в зоосаду. Орехи молчать помогали. Самое время было помолчать. Им. И всем вокруг. Но только наступили на последнюю ступеньку, как их оглушили галдящие наперебой голоса:
— Маки! Маки!
— Пиончики!
— Тюльпаны!
— Купите!
Девочки в косицах, ребята в тюбетейках, шустрые старики и бабушки, обняв бидоны с цветами, притаились у тоннеля, как в засаде. Шаркая ведрами и бидонами, они смыкались с обеих сторон, подкарауливая покупателей и пропуская их как сквозь строй. Прохожие прорывались, но Кеша возликовал. Вот что он мог сделать — накупить ей цветов на память. Хоть что-то мог! Кеша покупал подряд, складывая цветы в руки Мастуры и не замечая, что она перестала улыбаться, начала злиться. Чуть не опрокинула чье-то ведро, убежала.
