Старик спустился с престола, с удовольствием взирая, как через пятьсот сорок дверей Вальхаллы двигались толпы воинов. Изуродованные окровавленные тела обретали былую мощь, а готовность тысячи раз умирать и воскресать вновь, превращала их в эйнхериев.
Еще Старик любил наблюдать за валькириями, которые, сбросив доспехи, походили на обычных девушек. Как все девушки, они сидели за ткацкими станками, только полотно получалось не таким, какое надевают на тело – его основа состояла из человеческих кишок, а уто́к – из жил; грузилами на станках служили черепа, челноками – копья, мечи и стрелы… Старик знал – они ткут стяг, с которым пойдут в Последнюю Битву, и ткать его предстоит… кто знает, сколько еще осталось до Последней Битвы?.. При этом валькирии пели (вот такое применение нашел Старик меду поэзии), и это была самая замечательная песня – песня способная убивать живых и воскрешать мертвых…
Вдруг песня оборвалась, а девушки, словно по команде, бросили работу. Поспешно облачившись в доспехи, они вскочили на своих неоседланных коней, пасшихся здесь же, и понеслись, едва касаясь копытами облаков. Это означало, что в мире людей вспыхнула очередная битва и требуется решить ее исход – погибших геройски следует забрать в Вальхаллу, а остальные отправятся в Хель, чтоб пополнить враждебное воинство.
Проводив взглядом, грохочущую копытами и сверкающую молниями мечей тучу, Старик вновь вернулся к эйнхериям, рубившимся без устали, падавшим и поднимавшимся с блаженными улыбками.
К ночи в битве наступит перерыв, и в Вальхалле появится прекрасная Фрея. Подвластные ей валькирии, забыв о собственных подвигах, будут дарить воинам ласки, которые и не снились смертным, а утром битва закипит вновь.
Такова прекрасная жизнь эйнхерия, прервать которую способна только Последняя Битва, и начнется она, когда волк Фернир освободится от пут, когда Хель вспучит землю и поднимется в небо, а Мировой змей всколыхнет все воды…»
* * *
– Вот, все данные, а внизу мой телефон. Пятнадцатого позвони, – протянув в открытое окно листок, Наташа вновь исчезла за массивной калиткой, которую Слава заботливо освещал фарами. Еще он видел кирпичный забор с пирамидками наверху, но чтоб разглядеть красивый двухэтажный особняк, находившейся за ним, пришлось выйти из машины. На втором этаже вспыхнул свет; потом возникла фигура, задернувшая шторы – дом, будто подмигнул ему, и снова погрузился в сон.
Слава огляделся, запоминая улицу, застроенную такими же особняками, так же отгородившимися от мира такими же заборами.
